белый мраморный бюст покойной. На губах навеки застыла мягкая, добрая улыбка. Посещая кладбище, Мессинг часто приглашал знакомого кантора петь кадиш у могилы». Добавим, что он и сам читал кадиш на могиле Аиды Михайловны.
Журналист Владимир Кючарьянц вспоминал: «Осенью 1974 года, работая в АПН, я по просьбе американского еженедельника “Нэшнл инкуайрер” взял интервью у Вольфа Мессинга. Мы проговорили несколько часов. Так сложилось, что я оказался последним говорившим с ним журналистом. Но никогда не публиковал записей беседы с ним. Сегодня, спустя тридцать лет, я снова опоздал: многое о нем уже известно. Кроме одного — моего впечатления. И того, о чем умолчу и сейчас: это касалось только меня. Теперь, когда все уже случилось, я могу оценить ту деликатность и осторожность, с которой Мессинг предупреждал меня. Не хотел пугать. Мое будущее казалось мне чем-то вроде беспроигрышной лотереи. Он знал, что это не так…
Он не любил выходить на улицу, ездить общественным транспортом. Крайне редко подходил к телефону. Укрывшись в своей небольшой квартире на улице Герцена, с головой уходил в книги и статьи о животных. Особенно — о дельфинах с их загадочным интеллектом, способностью приходить на помощь тонущим людям, словно уловив импульсы их страха и отчаянья. Мессинг был уверен, что они общаются телепатически, и мечтал мысленно “поговорить” с ними. Другая его слабость — детективы. Он глотал их с доверчивостью ребенка, хотя вряд ли самый захватывающий детектив мог сравниться с его собственной жизнью…
На мой вопрос, случается ли ему не справиться с заданием, Мессинг отвечает:
— Крайне редко. Трудности возникают с нелогичным, абсурдным заданием. Например, однажды, выполняя мысленный приказ, я подошел к одному из зрителей, снял с его руки часы и, положив их на пол, занес над ними ногу. Затем, обратившись к залу, принес свои извинения: “Я не могу раздавить их, как того требует задание. Это не моя вещь”.
Но случалось кое-что и похуже. На гастролях в Перми задание было на редкость простым: найти в зале определенную женщину, достать из ее сумки паспорт и со сцены назвать имя. Он легко сделал это. Вдруг из паспорта выпала фотография. Мессинг поднял ее, улыбнулся: “Какой красивый офицер. Совсем еще мальчик!”
Внезапно судорога исказила его лицо. Он вскрикнул. Схватился за сердце. Мгновенно дали занавес…
— Я увидел, как в тот момент, когда смотрел на его фото, мальчика убили, — сказал Мессинг. Меньше чем через месяц женщина получила с фронта похоронку. День гибели ее сына точно совпал с моментом “видения” Мессинга…
— Вольф Григорьевич, объясните, как все-таки вы улавливаете чужие мысли?
— Мысли других людей для меня — образы. Я не столько слышу, сколько вижу их. Какое-то место, действие, человека. Образы эти имеют и цвет, и глубину. Как если бы вы вспоминали что-то, но… не из вашей жизни. В Берлине, обнаружив в себе эту способность, я очень полюбил бродить по рынку. Где еще вы встретите столько разных людей! Где еще можно так незаметно быть пристально внимательным, как не в толпе? Помню, одна пара брела между рядами. У них был очень подавленный вид. Внезапно в моем мозгу вспыхнула яркая картина: больная девочка в постели. Я отчетливо увидел ее бледное лицо… Проходя мимо этой пары, сказал вслух: “Не тревожьтесь. Ваш ребенок поправится”.
Они остановились как вкопанные. Не знаю, что сильнее выражали их лица — страх, изумление или надежду. Именно тогда я вдруг осознал, что благодаря этой способности слышать мысли других смогу помогать людям. Особенно тем, кто остро нуждается в поддержке».
Владимир Кючарьянц подтверждает, что Мессинг был замкнутым человеком, сторонился толпы, не любил ездить общественным транспортом. Однако это было ему свойственно не только в последний год жизни, но и, по свидетельству детей Хвастунова, как минимум с начала 1960-х годов. А скорее всего, подобная осторожность появилась у Мессинга вскоре после того, как он прибыл в СССР. Быть может, он чувствовал, что общение с толпой для него, человека, выросшего в другой стране, может быть опасным. Ведь неслучайно он в первые годы пребывания в СССР дважды подвергался аресту как подозрительный иностранец. В стране, где едва ли не каждый десятый был сексотом, надо было держать ухо востро.
Очень интересна сообщаемая Кючарьянцем характеристика способностей Мессинга. Оказывается, Вольф Григорьевич улавливал чужие мысли не в виде звуковых текстов (или внутреннего голоса), а в виде зрительных образов. Эти образы, очевидно, могли ассоциироваться с какими-либо чувствами, а также с геометрическими понятиями (фигурами или направлениями). Потому-то, вероятно, Мессинг мог угадывать простые понятия, чувства, геометрические образы, мог понять, куда человек двинется через мгновение. Но он никак не мог угадывать тексты, содержащие хотя бы несколько слов. В то же время, надо заметить, что указанные простые понятия или движения можно было в принципе угадать и с помощью чтения идеомоторных актов, так что вопрос о наличии у Мессинга собственно телепатических способностей остается открытым.
Михаил Голубков рассказывал мне, как его мать, Валентина Голубкова, общалась с Мессингом: «Мама вспоминала, что Мессинг приходил в возбужденное состояние, впадал в транс. В таком состоянии он мог читать мысли и предсказывать будущее. Он мог воспринимать время как пространство. Однажды во время обеденного перерыва в издательстве Мессинг пригласил маму в ресторан. Там он пришел в специфическое состояние и начал пытаться за ней ухаживать. Он старался привлечь внимание людей, чтобы присутствующие его узнали. Взял мать за руку, стал гладить по руке. Но он ее не интересовал как мужчина. Мама была очень красива, а он был, мягко говоря, внешне не слишком привлекательным мужчиной. Мессингу, наверное, было лестно продемонстрировать окружающим, что он ухаживает за такой красивой женщиной. И мать не могла обидеть Мессинга. Она только повторяла про себя: “Как стыдно, как неприятно”. Вдруг он отдернул руку и сказал: “Спасибо за откровенность”.
А вот другой эпизод. Мессинг и мама сидели в издательстве, в комнате. Их разделял стол, так что непосредственного телесного контакта между ними не было. Речь зашла о сыне одной из знакомых матери, которому тогда было всего четыре года. Он вошел в состояние транса и произнес: “Он у нее такой большой, крупный, он очень талантлив… Нет, неталантлив, он гениален… Я должен с ним поговорить”.
Когда это предложение передали матери мальчика, она запротестовала: “Нет, нет, не надо…” Она предчувствовала, что нельзя человеку предсказывать его судьбу. Когда мальчик вырос, он с сожалением говорил своей маме: “Эх, мама, почему же ты не дала нам встретиться!”».
Эпизод с походом в ресторан запечатлен и в романе Михаила Голубкова «Миусская площадь», где Валентина Алексеевна Голубкова послужила прототипом одной из героинь — редактора издательства «Культполитпросвет» Антонины Грачевой: «Тоня видела этого человека впервые — небольшого роста, даже маленького, с густой черной седеющей шевелюрой, с большим тонким носом правильной формы, с резкими мимическими морщинами, пересекающими щеки от носа до уголков рта. Манера подносить руку к лицу, когда говорит, к подбородку, будто все время в каком-то изумлении, а в каждом слове — восторг или ужас… Черные воспаленные глаза, то усталые, то вдруг невероятно яркие и буквально обшаривающие собеседника. Вот и сейчас они заискрились, загорелись, и отказаться от ужина просто невозможно, — Мессинг вскочил, подбежал к загончику редакционной комнаты, где висели пальто, схватил Тонино, приподнял за плечи, подавая даме. Но идти, честно говоря, все же не очень хотелось: появиться в ресторане с этим дедушкой, который к тому же еще и на голову ниже? И какой-то весь такой странный, и не спутник для ресторана, честное слово…
Однако пальто само уже каким-то непонятным образом наделось, вот издательский коридор с коварной ступенькой, а потом пологим спуском, который заставляет прибавлять шаг, затем бежать, и вот уже морозный мартовский воздух и вечерняя наледь, и приходится держаться под руку, чтобы не упасть, правда, не вполне ясно, кто кого держит…
Странная пара — стройная молоденькая женщина в элегантном приталенном пальто зеленого мягкого ратина и беретке в цвет, из-под которой озорно выбивались темно-русые густые волосы, и пожилой человек, всклокоченный, без шапки, возбужденный, дико жестикулирующий свободной рукой и бесперечь что-то громко говорящий, в черной драповой куртке, расстегнутый, с выбивающимся шелковым шарфом — миновали проезд Сапунова, свернули налево, уперлись в Красную площадь, пустынную и продуваемую колючими поземистыми порывами, затем направо, спустились мимо дома, где коротал свои ночи заточенный Радищев, предвкушая путешествие из Москвы в Сибирь, прошли мимо Воскресенских ворот, хранимых
