Хирурги все прочнее укреплялись в прогнозе: видеть больной не будет.
Он обречен на аккуратную шелковую повязку, прикрывающую глаза, или на темные очки. А может быть, обойдется и без этих аксессуаров: в конце концов, его тяжкий дефект не будет заметен снаружи. Все до того тонко и эфемерно, что ни один человек не увидит ничего, кроме неподвижного взгляда…
Заметен будет лишь остановившийся, омертвелый взор.
Заметна походка.
И белая трость, и очень возможно — собака-поводырь.
Равно как заметят и неизбежное компенсаторное обострение всех остальных, сохранившихся, чувств.
Этот человек будет слышать и ощущать намного лучше прочих. Возможно, у него даже разовьется необычная интуиция. А то и паранормальные способности — об этих случаях в серьезных научных кругах предпочитали не говорить.
Во всяком случае, официально.
Но в кулуарах офтальмологи, сурдологи и неврологи шептались о других вещах.
Подобных случаев было действительно мало, считаные единицы. Медицинская казуистика. Но кое- что было.
Один слепец, к примеру, внезапно обрел способность к пирокинезу.
Он поджигал на расстоянии дома и неизменно находился рядом, трепетно обоняя дым и впитывая звуки, наслаждаясь всеобщей паникой.
Другой феноменальный тип, в силу редкой болезни почти начисто лишившись кожной чувствительности, стал телепатом, но улавливал не мысли, а настроения. Зато научился еще и перемещать разные мелкие предметы — хрестоматийные спичечные коробки, карандаши, авторучки…
А один, глухонемой, вдруг сделался таким отменным гипнотизером, что наводил ужас даже на видавших виды психиатров.
Его обучили азбуке жестов. И вот этими жестами он как-то ухитрялся воспользоваться так, что околдовывал собеседника и полностью подчинял его своей воле.
Чаще это бывала собеседница.
Все эти редкие экземпляры навсегда исчезали из поля зрения обычных медиков. Их приглашали куда-то, им предлагали — точнее навязывали — какие-то должности, не оставляя при этом выбора, и те соглашались, и пропадали без следа. Вероятно, они где-то жили, но чем занимались и кто и что над ними проделывал — оставалось тайной.
— Руслан Матвеевич, — произнес ассистент. — Посмотрите, кардиограмма изменилась. Частит, и экстрасистолы проскакивают. Добавить наркоз?
Хирург немного подумал.
— Нет, не будем, — решил он и тем подписал себе приговор. — Осталось совсем чуть-чуть. Еще пяток минут — и готово.
Он не знал, что его пациент когда-то проходил курс специальной подготовки и умел выживать в экстремальных условиях: работал на секретные службы в составе других, менее секретных, потом долго сидел в тюрьме… Он хоть и находился в состоянии сильного оглушения, но почти все слышал и сознавал.
Например, он слышал, какие фигуры интересуются его здоровьем.
Многие его не устраивали.
И он хорошо помнил о перспективах, бегло очерченных Рокотовым.
Он не мог положиться ни на кого — только на соратников, которые тоже опаснее каракуртов, но которые могут посчитать его полезным для дела. Хотя бы доведут до конца задуманное, а там поглядим…
Поглядим.
Он с болью усмехнулся про себя.
Что они там плели про трепанацию черепа в районе затылка? Вот уж хрен им собачий. В голову лезть он никому не позволит.
Он принялся внимательно прислушиваться к звукам, с которыми звякали инструменты. В скором времени он научился их различать. Вот положили скальпель. А это корнцанг. А это разводят ножницы.
У него был только один выход, и такое случалось с ним часто.
Не привыкать! Надо просто временно приглушить одни репрезентативные системы и активизировать другие.
— Ну вот и все, — со вздохом отвалился от окуляров Руслан Матвеевич. — Галя, повязку — и вези его в третью.
Не успел он договорить, как скальпель вонзился ему под марлевую повязку, пробив насквозь сонную артерию. До сих пор операция не была кровавой: глаза — они всего лишь глаза.
Но теперь крови стало намного больше, она взметнулась фонтанной струей и залила оборудование, халаты, ожившего пациента, замершую с повязкой в руках медсестру и оторопевшего ассистента.
Коротаева, как полагается, привязали за руки и за ноги — такой уж порядок, чтобы не вздумал брыкаться в непредусмотренном случае. Больные — непредсказуемый народ. И в настоящий момент Коротаев доказывал это с максимальной наглядностью.
Для просвещенного Андрея Васильевича эти тряпочные узлы были таким пустяком, что он справился с ними не хуже великого фокусника Гудини, который умел высвобождаться из любых оков — даже будучи в цепях, внутри сундука, на дне водоема.
Правда, Гудини показывал фокусы, а Андрей Васильевич — нечто иное, не предназначенное для цирка.
Коротаев сел, задев башкой микроскопы. Не глядя, он притянул к себе ассистента, стоявшего соляным столбом.
— Накладывай повязку, — приказал он Гале.
Та, подобно лунатику, пошла вперед. Новый скальпель упирался в горло ассистента, Игоря Всеволодовича, который теперь застыл в очень неудобной позе, притянутый к пациенту.
Слева хрипел и топтался на месте хирург, держась за горло. Вскоре он повалился на кафельный пол; фонтан ослабел и старательно распространял вокруг Руслана Матвеевича красную лужу.
— Не смотри туда. Не вздумай мне что-нибудь вколоть. Я успею. Ты слышишь меня?
— Да, — автоматически ответила Галя и принялась за работу.
— Еще не все доделали, — прохрипел ассистент.
— Не бери на понт. Не доделали — доделают без тебя. Потом вернутся и срежут башку за то, что не доделал.
Игорь Всеволодович замолчал.
Скальпель чуть углубился в плоть, и на простыни капнула кровь.
— Быстрее!
— Уже готово, — прошептала Галя. Симпатичная, судя по голосу.
— Теперь отключи здесь все от меня. Все эти датчики, нашлепки — на фиг их.
— За вами нужно наблюдать… — вякнул отчаянный ассистент.
— Этого как раз делать не нужно.
Когда Коротаева отключили от аппаратуры, он продолжил отдавать распоряжения и задавать разного рода интересные вопросы. Их направленность не оставляла сомнений в его намерениях.
— Сколько охранников в предоперационной?
— Ни одного.
— В коридоре?
— Было двое.
— Чем занимались?
— Прохаживались, плакаты рассматривали.
— Плакатов много?
— Не очень.
— Сколько?
