Он шутливо погрозил Боровикову пальцем:
— Много кушать изволите!
— Вес, — растерянно повторил Касьян Михайлович. — А при чем здесь мой вес? До сих пор он мне не мешал летать…
— Именно что до сих пор. Потому что первый этап полета пройдет на дельтапланах. Вы увлекаетесь дельтапланеризмом, я угадал?
В голосе доктора теперь ощущалась неприкрытая издевка.
— Я вас не понимаю, — упавшим голосом отозвался Боровиков.
— А иначе никак. Все оцеплено, Касьян Михайлович. Все. Небо, земля и воздух. Муха не пролетит. А дельтаплан — пролетит. Вам известно, что здесь неподалеку располагается база дельтапланеристов?
Боровиков временно утратил дар речи.
— Мы тоже так рассудили, — весело заметил Афиногенов. — Ваши недруги никогда не подумают, что вы отважитесь на столь отчаянный поступок.
— Я не отважусь, — пробормотал тот, беря высокий слог.
— Придется отважиться, — уже серьезно возразил доктор. — Зря я вас, что ли, не откармливал тут разносолами? Их тут полно! Даже стратегическая тушенка. Кабы не полет, так вы бы сейчас наелись тут у меня от пуза, напились и придавили бы часиков восемь… — Он посмотрел на часы: — Нам выходить через полчаса. За это время постарайтесь собраться и успокоиться. Это не страшно и даже очень приятно. А в самом начале приятно щекочет нервы.
Ничего приятного в щекотании нервов Боровиков не находил. По ним и так уже прошлись граблями.
— Что же, — выдавил из себя депутат, — на дельтаплане — до буровой? Сто пятьдесят километров?
— Да вы никак и вправду повредились в уме? — Говоря это, Афиногенов ухмыльнулся. — Гораздо меньше. Несколько десятков километров — и вся история. Поймите: мы окажемся за пределами оцепления. Там нас будет ждать более удобное воздушное средство.
Касьян Михайлович помолчал еще.
— А про буровые… — вымолвил он наконец. — Про буровые они не знают?
Теперь Афиногенов уже помрачнел — против воли.
— Мы очень надеемся, что нет. Ваш Коротаев… ну, к нему будут приняты меры… Кое-какие уже приняты мною лично… Если и знают, то у них есть лишь гипотезы… этот гад клянется и божится, что файлы стерты. Но вы, Касьян Михайлович, не переживайте. Наш план в любом случае выгорит, вас не тронут, и вы на белом коне въедете в этот ваш град… как, кстати, вы думаете его назвать?
— Петербург, — мрачно ответил тот, — Санкт-Петербург.
— Что, простите?
— Что слышали. Санкт-Петербург. Город затопить, а название-то зачем менять?
— Ах, ну да, ну да, — Афиногенов замахал руками и по-балетному запрыгал. — Я все забываю об оригинальном ходе ваших мыслей, Касьян Михайлович. В общем, сидите, готовьтесь и ничего не бойтесь. Страшно только в первый раз, а трудно — первые сто лет…
То, что в дальнейшем пришлось пережить депутату Боровикову, он расценил как самое необычное, что происходило с ним в жизни. И самое ужасное.
Пришли какие-то люди, уже без доктора, подняли его из кресла под локти и повели.
У покосившихся ворот рокотал «бумер».
— Грузитесь! — махнул из машины Афиногенов. — Полетим вместе, если вас это успокоит. Подсадите его, хлопцы…
И дальше он плохо помнил, что было.
Как ехали.
Где сворачивали.
Куда прибыли в итоге.
Как заковывали в какие-то рамы и колодки, защелкивали ремни, прилаживали стрекозиные крылья — нет, скорее, крылья птеродактиля. Проверяли крепления и замки, надевали шлем и специальную обувь.
Вполуха слушал наставления более опытного Афиногенова, который вырядился такой же летучей мышью.
Бэтмен, ети его мать.
А потом ему велели бежать под угрозой немедленного расстрела.
— Изрешетим всю спину жирную, — тихо пообещал инструктор.
Было совершенно очевидно, что он не шутил, моментально высветив перед депутатом его истинную значимость и ценность.
И Касьян Михайлович Боровиков послушно побежал быстрее гаруна, превосходившего скоростью лермонтовскую лань, как заяц, травимый псами, но больше напоминал куропатку, уводящую недоброжелателей от своего гнезда.
При мысли о куропатке ему припомнилось наставление доктора: не вздумайте махать крыльями, как горный и гордый, понимаешь, орел. Который высматривает себе добычу. Вы ее и так увидите.
А после этого он взлетел.
Точнее, просто сошел со склона, и воспарил, и обмочился, и не только от ужаса, но вот спустя минуту, когда Боровиков приоткрыл-таки глаза…
Вцепившись в раму, в клоунском комбинезоне размера, что еле нашли, он все же парил.
Он летел.
Воспользуемся избитой фразой: это было самое незабываемое ощущение в его жизни.
Сверху все казалось и величественным, и мелким, и был виден даже город, который он намеревался опустить на дно, в воду, откуда тот некогда вышел.
И в сердце Касьяна Михайловича впервые закралось нечто вроде жалости к тому, что все это великолепие должно погибнуть.
Закралось и затихло: погибнуть его, боровиковской, властью! Ибо позади расстилались места куда более соблазнительные, на высотах расположенные. А здесь?
И вот он уже сам по себе Медный Всадник, возглавляющий последнее наводнение; и горожане беспомощно жмутся к стенам.
Ничем не закрепленный, сметается водой Александрийский столп.
Нехотя проседает Исаакий. Как больной старик, он припадает сперва на одну разломанную колонну, потом повергается ниц, и только шлем сияет в грозовых лучах от жезла, которым размахивает и указывает ему Боровиков, но вот исчезает и шлем.
Ныряют в Неву ожившие львы.
Лопается Адмиралтейство.
Зимний дворец разлетается вдребезги под залпом новой «Авроры».
Исчезают набережные с прохожими и целыми экскурсиями — и вот во всей красе приходит ОНА. Волна в сорок метров.
Она дарует городу Покров, и город гибнет вместе с губернатором и предметами спора хозяйствующих субъектов.
Она обдает брызгами парящего Боровикова.
А он, Боровиков, мчит над всем этим, покачивая рамой, как уздой… справа ему некто делает знаки. Это Меркурий? Нет, это доктор Афиногенов.
Ветер режет лицо, оглушает посвистом.
Можно разобрать:
— Правее, правее берите! Молодцом!
Молодцом!
Таких ли похвал он достоин?
Он успел позабыть, как часами раньше подумывал собирать в электричке пивные бутылки, как шел,
