— Я слушаю вас, Салтыков.
Это было прямое оскорбление, но тупоголовый атаман, добивавшийся беседы с Владимиром Михайловичем, таких тонкостей не понимал и принялся излагать то, ради чего звонил.
Кабачок слушал его молча и не перебивал.
Минуты через три он сказал:
— Продолжайте, я вас слушаю.
Следующие две минуты он опять молчал и, время от времени морщась, отстранял трубку от уха. Потом сказал:
— Да, я понял тебя, Салтыков, до свидания.
И повесил трубку.
Тут же снова раздался тихий зуммер, и Ворон доложил, что разговор записан.
Кабачок поблагодарил его, отключился и снова повернулся к докладчику:
— Ну, Евгений Рудольфович, так что там с тиражами?
Через двадцать минут, когда все вопросы, касающиеся печати, были благополучно разрешены и Евгений Рудольфович удалился, Кабачок вызвал в кабинет Ворона и сказал ему:
— Гриша, через два часа — совещание. Позаботьтесь о том, чтобы все участники были оповещены.
Ворон учтиво кивнул и вышел.
Кабачок придвинул к себе лежащий на столе золотообрезный том Ницше, открыл его на закладке и погрузился в чтение.
Через два часа перед Кабачком снова сидели его двенадцать внимательных апостолов. Кабачок тихо постучал карандашом по столу, и сдержанные разговоры тут же прекратились.
Выдержав небольшую паузу, он начал:
— Два часа назад мне позвонил некто Салтыков и в грубой форме объявил войну.
Апостолы задвигались, раздались возгласы возмущения и удивления, кто-то засмеялся.
Кабачок опять постучал по столу карандашом и продолжил в наступившей тишине:
— Личность Николая Ивановича Салтыкова нам всем известна. Примитивный разбойник, не занимающийся никаким бизнесом, никаким делом, ничем, кроме грабежа и насилия. До сих пор мы терпели его существование потому, что своими беспредельными подвигами он отвлекал внимание соответствующих органов на себя. Теперь, когда семеро его подручных отправились на тот свет, он потерял голову и бросился на нас. Это связано с тем, что трое из них неудачно выбрали себе в жертвы двух наших сотрудников. Но кто убил еще четверых, и убил ли вообще, поскольку машина свалилась в котлован, — неизвестно. Он же считает, что это спланированная акция.
Кабачок взял в руки лист бумаги и, глядя в него, сказал:
— Банда Салтыкова, я говорю «банда» потому, что другого названия для этого нет, состоит из пятидесяти семи, точнее, из пятидесяти откровенных бандитов с большой дороги.
Кабачок посмотрел на одного из присутствующих и продолжил:
— Вот тут Герман Германович засмеялся, когда услышал об объявлении войны. Я понимаю его. Эту свору мы уничтожим без особого труда. Но, — Кабачок поднял указательный палец, — все равно это — проблемы. Все равно это — ненужный риск, это — привлечение внимания, это, в конце концов — неизбежные потери! И ЭТО мне не нравится.
Он сделал паузу:
— Через несколько минут мы продолжим обсуждение этого вопроса, а пока послушаем фонограмму моего телефонного разговора с Салтыковым. Гриша, прошу вас.
Ворон быстро вышел из кабинета, и через несколько секунд из акустической системы «Электровойс», которой был оснащен офис, послышалось шипение телефонных помех, затем голос Кабачка:
«Я слушаю вас, Салтыков».
Далее заговорил Салтыков (в основном «многоточиями», самые слабые из которых более всего были созвучны с международным словосочетанием «в сye SOS» и высоколитературным «похвалу я от хулимого отца»):
«Ты, петух …. ты что, …. творишь? Ты что моих братков мочишь, козел? Ты что о себе вообще думаешь? Да на зоне такие, как ты, у параши спят и … у всех, кому надо! Ты, …. беленькую рубашку надел, да? Ты, …. на своих самолетах летаешь, да? Мало вас, …. к стенке ставили! Ну, ничего, я это исправлю. Я тебя, …. в … и ты, …. будешь… у всей моей братвы по очереди. Бизнесмены …! Вы, …. Россию распродаете, а конкретных пацанов валите, да? Да я тебя вместе с твоими секьюритями по Центральной улице с оркестром раком выстрою! Ты что, …. себе думаешь? Ты Салтыкова с дороги убрать хочешь? Да Салтыков на твоей могиле, …. плясать будет! Да Салтыков тебя, мертвого, в
В таком духе монолог продолжался минуты три.
Потом Салтыков перешел к делу:
«Значит, слушай меня внимательно, ты, … …! За моих троих братков дорогих, которых твои козлы вонючие завалили в Осиновой роще, зашлешь мне отступного пятьсот тысяч. А за тех четверых, которых ты, …. на Юго-Западе в котловане уконтрапопил, еще миллион. У тебя, кровососа, эти деньги есть, я знаю. И не думай, что просто так откупишься, …. Потом мы еще будем решать, как тебя убить. А может, и не убьем. А за кровь невинную моих пацанов твои … ответят. И еще как ответят! А ты, …. плакать будешь горько. Развелось вас тут… всех вас, …. положим! Деньги, …, завтра в зубах принесешь! Лично! Где меня найти, знаешь. Ты меня понял? Понял, я тебя спрашиваю, … …?
Кабачок оглядел присутствующих.
— Ну, что скажете?
На лицах присутствующих было по большей части недоумение. Блатная истерика Салтыкова произвела на всех странное впечатление.
— Это невероятно, — наконец произнес Стекольщик Сан Саныч, — неужели такие ископаемые злодеи еще не перевелись? Я, конечно, слышал о том, что представляет из себя этот Салтыков, но чтобы вот так…. Ни за что бы не поверил, если бы не услышал собственными ушами!
— Да, Сан Саныч, именно так! — подтвердил Кабачок, — и в самое ближайшее время нам следует ждать его действий. Это будут прямые незатейливые нападения со стрельбой и трупами. Это — война. Такие, как Салтыков, не способны на шахматную игру. Кистень, кровь, трупы, на которых будет плясать его братва, вот что будет. Его не волнует несоразмеримость наших сил. Он бросится на нас, как бешеный пес. Но я бы не сказал, что он бесстрашен, как самурай. Он — дурак. А это намного опаснее.
— Думайте! — обратился он ко всем, и наступила тишина.
Генералы думали, переговариваясь вполголоса, а их маршал молча смотрел на них и ждал. Ворон в это время разносил кофе и чай.
«…знаете, Тигр, я начинаю беспокоиться. Происходят непонятные вещи. В тот же день, когда убивают троих салтыковских беспредельщиков, еще четверо погибают в очень сомнительной аварии на другом конце города.
— Послушайте, Волк, давайте без эмоций.
— Прошу прощения. Я продолжаю. Семеро головорезов отправились к своим предкам. Это хорошо. Меньше работы судам и прочее. Но Салтыков уверен, что все это — дело одних рук. И то, что он сейчас начнет где только можно устраивать стрельбу по сотрудникам „Губы ' — это совсем нехорошо. Губанов должен спокойно заниматься своими делами. Его дела — это, отчасти, и наши дела.
— Ну, ладно, продолжайте.
— То, что затеял Салтыков, может поставить под угрозу все наши планы. Его нужно устранять.
— Вам бы только устранять… Какой-то вы кровожадный, Волк!
— Я говорю вам то, что думаю по этому поводу.
— Хорошо. Сегодня же свяжусь со Слоном и доложу ему.
— Теперь о нашем деле. Автоматы стоят на складе и ждут. Надо активизировать объект „Туба'. Пора бы ему выкупить заказ…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я так уверен, что он,
по крайней мере, пока,
По крайней мере, в одном,
