контроля», которой так ревностно до сих пор поклоняется наш главный инженер,
Токарев сделал паузу и показал рукой на Гречаника. Тот сидел в первом ряду и что-то быстро писал в блокноте.
— А система эта умирает, — продолжал Токарев, — и умереть ей мы с вами должны помочь, всеми силами помочь, да, да!.. За что ежегодно фабрика платит десятки тысяч рублей — зарплату бракерам? Да за наше неверие в совесть рабочего, за наше неумение или… нежелание научить его делать хорошо!
Токарев еще не успел сесть, а председатель собрания подняться со своего места, как слова попросил Гречаник.
— Мастеров мы из организаторов производства превратим в бракеров, — говорил он, — но брака не станет меньше. Один не управится за шестерых! Четкая, простая, строгая технология — вот что надо! И обязательно — нейтральный контроль.
— Нейтральный контроль, нейтральный контроль! — прервал Грсчаника Токарев. — Эта ваша старая кляча давно свалилась в канаву, давно ноги переломала, а вы все еще не вылезаете из седла, да еще плеточкой ее подбадриваете! Разгоню я всех ваших контролеров, запомните это!
— А я не допущу! — Гречаник словно рванул что-то в воздухе стиснутым кулаком, — Не позволю ломать порядок!
— Да у вас из-под развалин этого «порядка» еле голова торчит, а вы все еще руками машете! — крикнул Токарев.
— Бросьте вы этот петушиный бой, наконец, — сказал Ярцев. — Мы для совета собрались, а не для драки. — И обратился к председателю собрания:-Веди собрание, Шадрин!
Строгальщик Шадрин поднялся над столом, высокий и нескладный, с длинными руками, которые держал всегда так, словно не знал, куда деть. Заросшее щетиной лицо его казалось суровым.
— Все у вас? — густым басом спросил он Гречаника. — Кто еще будет говорить? — И оперся о стол руками.
Гречаник подошел к столу, налил полный стакан воды и выпил ее торопливыми большими глотками, проливая воду на пиджак, на галстук… Потом сел в стороне, вытер ладонью пот со лба и едва не уронил очки.
Наступила настороженная тишина. Гречанику сделалось как-то не по себе. Где-то глубоко-глубоко в душе он вдруг засомневался: «А что если прав не я? Что если… Нет, нет! Чепуха. Настоящая чепуха!»
— Кто будет говорить? — повторил Шадрин.
— Без бракеров толку не ждать! — донеслось из задних рядов. — Неверно Токарев говорит!
— Нигде такого нету, чтоб мастера браковали!
— Лошадь два воза не везет! — поддержал кто-то из угла.
— Этак-то и в центральной газете оказаться недолго!
Гречанику сделалось еще больше не по себе. Реплики с мест принадлежали тем, за кем водились грешки по части брака. Получалось и в самом деле как-то нехорошо.
А с мест все продолжали выкрикивать:
— Немыслимо это — фабрика без бракеров!
— Не похвалят за это!..
Шадрин постучал карандашом по стакану:
— Давай по порядку! Кто слово берет?
Поднялся пожилой рабочий из смены Любченки.
— Наши руки делают, — сказал он, — и могут они по-всякому. Есть совесть — плохо делать не заставишь, нету ее — все полетит вверх ногами! Разве за меня бракер делает? Мастер? Главный инженер? Ну, а ежели совести нету да еще и умения нету, вы хоть сами над моей душой стойте неотступно — напорю браку! Вот хоть что, хоть как хотите, а напорю!
Обсуждение делалось все более оживленным. Чем дальше, тем очевиднее становилось, что большинство на стороне Токарева.
— Если головой пораскинем, — сказал мастер Любченко, — так и два воза увезти можно! Это получше, чем брак обратно возами возить! Рабочий самоконтроль надо, вот что! Нет, я не насчет легкой жизни для себя, а для пользы дела. От станка к станку, с операции на операцию, в общем, чтобы друг от друга принимали по всей строгости и чтобы тот отвечал за брак, кто его от соседа принял, под крылышком своим приятеля любезного упрятал….
Не выдержал, взял слово Сергей Сысоев. Говорил он спокойно и неторопливо, но в голосе его звучала обида:
— Почему главный инженер на одних бракеров да на технику надеется? А человек? В бою, выходит, ни геройства, ни патриотизма не требуется? Знай нажимай на спуск, благо сама машинка стреляет!.. Неверно! Нам нужно принцип в человеке воспитать, на точку его поставить: «Могу только хорошо! Обязан!» Нас же много, неужто ж нам сообща-то сознание у людей из затылка в голову не перетащить? Зря, товарищ Гречаник, сомневаетесь, ей-богу, зря!.. Вам вот лишь бы «нейтральный контроль», а у меня возле склада «дровишки» копятся да копятся! Зря! — еще раз повторил он.
Гречаник слушал и хмурился. Ярцев выступил после всех.
— Подведем итог, — сказал он, погружая в волосы растопыренные пальцы. — Кажется, согласились: бракеров не надо. Изживают они себя. Совесть — вот наш неумолимый бракер. И разве не мы, коммунисты фабрики, должны заботиться, чтобы мебель, которую делаем, нашему же брату-рабочему жизнь украшала, чтобы хорошее настроение, радость доставляла, а не огорчения. Можем мы это сделать? Еще как! Рабочий взаимный контроль! Отвечает за качество сам рабочий, за себя и соседа, а мастер — за весь цех. Трудно будет, мешать будут нам, возможно, но своего мы добьемся! Как скажете, товарищи?
— Правильно! — послышалось из рядов. И это «правильно» болью отдалось в голове Гречаника…
Домой после собрания он не пошел. Долго сидел в своем кабинете. Но чем больше обдумывал положение дел, тем больше находилось доказательств, что прав он, а не сторонники рискованного эксперимента. «Я пока доказать не смог, пускай это сделает время. Все равно увидят, как заблуждались!» Но тут же вспоминались возгласы недовольных на партийном собрании…
Гречаник встал, громыхнул креслом. Ушел в цех.
Работала смена Шпульникова. Мастер метался от станка к станку. Рабочие носили и сваливали возле склада детали. Гречаник долго перебирал их. Подозвал Шпульникова.
— Смотрите, что вам подсовывают, — недовольно сказал Гречаник, подавая Шпульникову брак.
Тот разводил руками.
— Ну прямо хоть стой, хоть падай! Вот… Разве два бракера поспеют? Добавлять надо. Иначе погибель, вот…
И скоблил щеку.
Гречаника злило, что неожиданная поддержка его теории пришла от Шпульникова, мастера, которого он не любил за неопрятность и даже считал бездарным. «Неряха, даже побриться не может…»
— Подождите, скоро взаимный контроль вам организуют, — раздраженно сказал он и подумал: «Почему я не сказал — организуем? А, да не все ли равно!»
Дома он отказался от ужина. Попросил только чаю и долго сидел, помешивая в стакане ложечкой. На тревожный вопрос жены, не случилось ли чего на фабрике, ответил:
— Просто устал… — Залпом выпил остывший и показавшийся приторно сладким чай, ушел к себе. Убрал чертежную доску с приколотым к ней чертежом, достал стопку бумаги, сел за стол, написал на первом листе крупными буквами: «Мероприятия по введению рабочего взаимоконтроля». Потом поставил цифру 1, возле нее крупную, набухшую чернилами точку и задумался…
Мимо станции, не останавливаясь, прошел скорый поезд. В ночной тишине долго слышался стук колес. Потом он затих. Ветер донес высокий, протяжный свисток паровоза, после еще один, чуть слышный.
Гречаник откинулся на спинку стула. Снял очки, провел по лицу рукой. Щуря близорукие глаза, долго протирал запылившиеся, захватанные пальцами стекла очков, просматривал их на свет перед настольной лампой.
Ветер встряхивал за окном ветку рябины. Освещенная из комнаты, она казалась желтой, как
