type='note' l:href='#note_29'> [29]! О полканах [30] и подполах [31] даже не говорю, блин... Как бухариков на раздаче халявной водовки. Ну, директор института всё им показывает, решили и Абрама Цукса продемонстрировать... Привели, дверцу открыли, главный лесник, блин, жало своё туда сунул, поводил и вдруг спрашивает – «А тряпка тут зачем?»... Оказывается, когда Абрашу чистили да драили, одну тряпку в каком-то углублении позабыли... Директор бледнеет, его зам тихо, блин, по стенке сползает, ситуация, короче, критическая... Выручил программист один, Натаном звали...
– Наш человек, – Глюк широко улыбнулся, услышав ласкающее его слух иудейское имя.
– Наш, без базара, – подтвердил Григорий. – Так вот, встает Натан из-за своего компа... а он там сидел, делал вид, что работал, блин... и говорит – «А тряпка для того, товарищ генерал-полковник, чтобы, когда АБ РМ ЦУКС накроет ядерным ударом и остатки оператора связи растекутся по клавиатуре, можно было этой тряпочкой всё вытереть и продолжить работу...». Лесник посоображал минуты две, потом, блин, выдал – «Молодцы, грамотное решение...». И дальше пошел инспектировать.
– Да-а, – Аркадий причмокнул. – Наши, блин, всегда ответ найдут... Я, вот, тоже на одном заводе при НИИ работал... слесарем, блин, – на Клюгенштейна нахлынули теплые воспоминания о тех замечательных деньках и он полуприкрыл глаза...
Одним из самых запомнившихся событий был выигранный Клюгенштейном спор у начальника вневедомственной охраны с типичным для начальников ВОХРов именем Савелич.
Предметом спора было дело охраны тайны и социалистической собственности на их родном предприятии. По утверждению Глюка с завода можно было вынести все, что угодно, лишь бы было желание.
Савелич же с этим утверждением был в корне не согласен.
В результате Аркадий заявил, что сам лично вынесет на следующей неделе нечто такое, что потрясет всех свидетелей спора. День выноса по условию не назывался, предмет выноса так же был оставлен на усмотрение Клюгенштейна. Задача Савелича со своими «бойцами» была этого не допустить. Спор был заключен при свидетелях на весьма солидный во все времена куш – ящик водки.
Дело было в пятницу в конце рабочего дня, когда работяги мирно пили водку, а потому у хитроумного Аркадия были два дня выходных на обдумывание плана.
К утру понедельника он был готов.
День акции был определен самим Клюгенштейном по только ему понятной логике – среда. Время – середина рабочего дня, когда покидать территорию завода строго воспрещено, а вахтеры скорее обнюхивают, чем осматривают выходящих.
В деталях Глюком был разработан следующий план: с завода выносится здоровенная ржавая станина от насоса весом в полцентнера, – мощно, эффектно и безопасно с точки зрения наказания, – которая берется на свалке металлолома. На веревке она подвешивается на шею, но не Клюгенштейну, а уважаемому старику Петровичу, мастеру золотые руки в дни, когда он не пьет. Так как это случалось редко, то ценили его особо. А, чтобы ничего не было заметно, на Петровича одевается длинный плащ.
Задачей Петровича было пройти со станиной на шее участок пути от цеха до проходной, а у проходной его должен был подхватить Аркадий, как бы случайно оказавшийся рядом. За это Петровичу выдавались две бутылки водки. Чтобы не возникло на вахте подозрений, Петровичу выдают справку от заводского врача, на предмет того, что у него стало вдруг плохо с сердцем. Врачу за это еще бутылку водки. Тот, кто работал на заводе, знает, что заводской врач, если он мужик, от бутылки ни в жисть не откажется. Далее к участию в акции привлекался молодой инженер, которого просто нельзя ни в чем заподозрить по причине его юности и неопытности. Хоть он был молодой и безусый, но всегда появлялся на заводе при пиджаке и галстуке, а потому так же стоил бутылку водки. Его задача состояла в участливом поддержании Петровича по дороге от цеха до проходной.
Четыре бутылки в минус из двадцати – это шестнадцать бутылок чистого навара, а потому игра определенно стоила свеч.
Да и не в водке было дело, а в принципах.
К трем часам среды все приготовления были завершены: справка получена, инженер в кустах на полдороге, кореша по цеху говорят Петровичу последнее «Ну, с Богом!», крепят груз и тот с болтающейся между ног на веревке станиной, в длинном плаще и искренним страданием на лице отправляется в путь.
Первые шероховатости в казалось бы идеальном плане Клюгенштейна начали проявляться с первых же шагов Петровича.
Когда старик вышел на прямой открытый участок пути до проходной, всем стало понятно, что ему самому не дойти. Ноги его предательски дрожали, шея неестественно выгнулась к земле, лицо посинело, и на нем явственно читалось, что он уже готов все бросить и рухнуть в придорожную пыль. На помощь Петровичу из засады бросился молодой инженер. Он успел подскочить к нему ровно тогда, когда Петрович уже валился на землю.
Всю дорогу до проходной старик ныл, что ему трет веревка, станина бьет по ногам, что у него темно в глазах, и ему уже не надо никакой водки. На выходе с завода Петровича перехватил Аркадий, подменив уже сильно утомленного инженера, и они втроем ввались на проходную.
Не надо было быть медиком, чтобы понять, что с Петровичем совсем плохо.
Достаточно было на него взглянуть, чтобы увидеть, что у того проблемы не только с сердцем, но и с ногами, и даже с головой. Он уже почти ничего не говорил, а что-то неразборчиво бормотал в явном бреду. Никто из непосвященных не мог понять его состояние, и что означали единственно отчетливо произносимые им слова «бьет по ногам» и «тянет шею».
Женщины-бойцы ВОХРа стали предлагать всевозможные таблетки Петровичу, а главное – уговаривали его прилечь, на что тот только мычал и упрямо тряс головой, что в переводе топтавшегося рядом Глюка означало: «Все таблетки у меня дома, а если я лягу, то уже никогда больше не встану».
Самое ужасное было то, что через проходную его так и не пропускали, просто боясь отпускать Петровича в таком состоянии одного домой.
Далее события стали принимать совсем незапланированный характер.
Кто-то вызвал неотложку.
