защиты Японских островов от грозящего американского вторжения уже не было никакой возможности. Для этого у японцев не было уже ни судов, ни самолетов, ни горючего. К тому же в воздухе безраздельно господствовала неприятельская авиация.
Есть кое-какие детали в рассказе Такеоки, вызывающие недоверие к его рассказу. Капитан, по собственному признанию, до августа 1945-го не убил ни единого человека. Но Люшкову вот хладнокровно выстрелил в грудь, встав лицом к лицу. А ведь даже закоренелые убийцы всегда предпочитают стрелять в затылок, чтобы не видеть глаза жертвы. Думаю, что как раз в психологическом состоянии побывавшего в советском плену Такеоки и лежит объяснение, почему он, возможно, придумал рассказ о том, как собственноручно застрелил Люшкова. По самурайскому кодексу чести бусидо попасть в плен было страшным позором. Как и к другим вернувшимся из советских лагерей, отношение к Такеоке на родине было, мягко говоря, не самым сердечным. Да и офицер, которому ни разу в жизни не довелось стрелять в противника, уважения у соотечественников не вызывал. Товарищи же Такеоки по плену, зная о его особом положении в тюрьме, подозревали капитана в выдаче неприятелю секретов японской разведки. А тут из «предателя» Такеока превратился, можно сказать, в героя. Выполнил приказ начальника, не допустил того, чтобы ценный перебежчик попал в руки Советов. И необычное положение капитана в плену тоже тогда объясняется: русских он будто бы интересовал как человек, последним видевший Люшкова. Идею же убийства бывшего начальника Дальневосточного НКВД подсказало ему приведенное в книге Хиямы свидетельство: тело Люшкова якобы было обнаружено советскими солдатами в воде, японцы его задушили и сбросили с моторной лодки. Такеока же вообразил, что лучше – в своем рассказе – прикончить предателя более рыцарским образом – выстрелом в грудь, а следы замести кремированием трупа.
Лично я думаю, что никто Люшкова не душил и не стрелял. Он спокойно дождался конца войны в Токио и предложил свои услуги американским оккупационным войскам. К тому времени поведение «дядюшки Джо» – Сталина, только что заявившего, правда, без каких-либо последствий, о своем желании оккупировать Хоккайдо, внушало американцам все больше опасений. Вместе с тем они испытывали дефицит сведений о Советском Союзе, особенно о положении в высших эшелонах власти. Для Управления стратегических служб – будущего ЦРУ даже семь лет назад сбежавший высокопоставленный чекист представлял большой интерес. Как мы убедимся дальше, американская разведка в ту пору охотно взяла под свое крыло и Мишинского- Минишкия, немецкого агента, в прошлом советского партийного функционера куда более низкого уровня, чем Люшков.
Генрих Самойлович мог принести американцам и некоторую практическую пользу. Со времен своей командировки в Германию в начале 1930-х годов он знал какую-то часть советской агентуры в этой стране. Наверняка Люшков охотно поделился этими знаниями с американцами, чьи войска находились на немецкой земле. А ведь кто-то из агентов мог продолжать работу и в 1940-е годы. Вероятно, Люшкова под чужим именем переправили из Японии в Соединенные Штаты, где он и окончил мирно свои дни. Хотя, может статься, жив и сейчас, но тогда ему должно быть без малого 100 лет: ведь Генрих Самойлович ровесник века.
Почему американская разведка сокрыла Люшкова – объяснить легко. В 1945-м СССР и США еще были союзниками, а соглашение, достигнутое в феврале в Ялте, предусматривало возвращение на родину всех бывших советских граждан, оказавшихся в западных зонах оккупации. Узнай Сталин, что Люшков у американцев – стал бы добиваться его выдачи, а тем он ох как был нужен…
Но почему же Генрих Самойлович не осчастливил свободный мир своими мемуарами, как это считал нравственно необходимым едва ли не каждый советский перебежчик, обладая хотя бы минимумом литературных способностей? Как показывают статьи, написанные Люшковым в Японии, способности у него были. А в 1941 году Генрих Самойлович даже вел переговоры с американским издателем о публикации в Америке своей книги. Этот план отпал из-за начавшейся войны между Японией и США.
Если уж перебежчик оказался на Американском континенте – почему он вдруг замолчал? Вот его коллега Александр Михайлович Орлов (он же – ЛевЛазаревич Никольский, он же – Лейба Лазаревич Фельбинг), тоже живший в США, куда он сбежал из Испании двумя неделями позже Люшкова, после смерти Сталина выпустил в свет «Тайную историю сталинских преступлений». Однако положение двух чекистов было принципиально различно. Орлов сбежал в Соединенные Штаты самостоятельно и не был на службе у американской разведки (таковой в 1938 году просто не существовало, во всяком случае, в том виде, как в СССР и Японии). Люшков же наверняка был под полным контролем – под колпаком американских спецслужб. Кроме того, Орлов почти все время работал только в разведке и не имел никакого касательсгва к массовым репрессиям 1930-х годов. Люшков же был одним из ревностных проводников «ежовщины» и в Азовско- Черноморском крае, и на Дальнем Востоке. Поэтому как разоблачитель преступлений коммунистического режима Генрих Самойлович явно не подходил, поскольку у самого рыло было в пуху. ЦРУ не могло не принять этого немаловажного обстоятельства в расчет.
НЕМЕЦКИЕ ШТИРЛИЦЫ В СОВЕТСКИХ ШТАБАХ
Из архивов германских спецслужб лучше всего сохранились те, что принадлежали отделу «Иностранные армии – Восток» (в немецкой аббревиатуре – ФХО) Генерального штаба сухопутных сил Германии. И неудивительно: ведь руководитель этого отдела генерал Рейнхард Гелен предусмотрительно позаботился о сохранении наиболее важной документации, чтобы в самом конце войны сдаться в плен американцам и предложить им, как говорится, товар лицом. Его отдел занимался почти исключительно Советским Союзом, и в условиях начинавшейся «холодной войны» геленовские бумаги представляли для США большую ценность. Позднее генерал возглавил разведку ФРГ, а копии его архива остались в распоряжении ЦРУ. Уже выйдя в отставку, генерал опубликовал мемуары «Служба. 1942 – 1971», увидевшие свет в ФРГ и США в 1971—1972 годах. Почти одновременно с книгой Гелена в Америке вышли его биографии. Одна из них, впервые изданная в 1971 году, называется «Гелен – шпион столетия» и принадлежит перу бывшего сотрудника британской разведки и участника чешского движения Сопротивления, греку по национальности Эдварду Спиро, писавшему под псевдонимом Эдвард Кукридж (скончался он в 1980-е годы в Вене). Другая, появившаяся годом позже, написана американским журналистом Чарльзом Уайтингом и названа им «Гелен – германский мастер-шпион». Обе биографии опираются на архивы Гелена, использованные с разрешения американского ЦРУ и западногерманской Федеральной разведывательной службы (БНД), основанной самим Геленом, а также на беседы с ним самим и его сотрудниками. При этом Кукридж придерживается документального стиля изложения, неизменно делая в примечаниях ссылки на источники, тогда как Уайтинг склонен беллетризировать повествование, опираясь, однако, на воспоминания и документы. Он заставляет своего героя вести обстоятельные диалоги с подчиненными или с руководителями германской армии, передает его размышления по поводу тех или иных донесений, разведывательных операций и обстоятельств. Иногда Чарльз Уайтинг манерой письма напоминает Владимира Богомолова в его талантливом романе «В августе сорок четвертого (Момент истины)', в котором речь идет о поиске контрразведчиками из СМЕРШ немецкой разведгруппы, засланной к нам тем самым Геленом и действующей в тылах 2-го Белорусского фронта. Но мы пока обратимся к предвоенному времени.
По признанию руководителей немецких спецслужб и офицеров, имевших отношение к разведывательной деятельности на Востоке, до начала войны они не могли похвастаться сколько-нибудь крупными агентами на территории нашей страны. Сказывалась жесткая, железная закрытость советского общества. Как говорил немецкий генерал Эрнст Кестринг, работавший перед войной военным атташе в Москве, «араб в своей белой развевающейся одежде легче пройдет по Берлину никем не замеченным, чем иностранец в России». А уж кто-кто, а Кестринг, сам уроженец Тульской губернии, нашу страну знал хорошо. Он даже послужил прототипом одного персонажа известной пьесы Булгакова «Дни Турбиных». Бывший советник немецкого посольства в Москве X. фон Херварт вспоминал:
