Когда я выбралась из дома под полную луну, я решила оставить свой маленький разум в доме и дать открытую дорогу большему разуму.
Я думала, что найду Шона отдохнувшим, наверное мечтающим, полным желания или любопытства поисследовать те идеи, которые мы обсуждали раньше, работы Виттгенштейна и Райла о самоидентификации и разные наши наблюдения о социальной когнитивности приматов… о том, что делают обезьяны.
Снег был таким твердым и хрустящим, что мне не нужно было идти по тропинке, и вместо нее я ступила прямо на чистое одеяло толщиной в метр, и пошла (казалось, как по воздуху) на высоте перекладин забора и верхушек фруктовых деревьев. О, каждому из вас понравилась бы эта часть…
О Боже, но там, в палатке, его всего перекрутило, он был весь потный и плачущий, испуганный настолько, что даже не мог вернуться в дом, полтора часа мучимый внутренней агонией.
«Весь мир — такое хреновое, хреновое место. Я думаю, я даже не рождался в этот мир. Мы—хреновые, хреновые существа, и я — хреновый, хреновый человек».
Его политическое отчаяние родилось из тою, что он заново узнал о Запатистас, об усиленном военном присутствии в северном Чиапасе, пяти сотнях лет поддерживаемом законом уничтожения людей майя и других индейцев. Одна женщина сказала: «Без моей земли я — плоть, ждущая смерти». Я тоже чувствую так.
Плач и завывания Шона, его глубокая скорбь эхом вырывались из палатки. Никакие объятия не могли его быстро успокоить. Никаких слов даже близко было недостаточно. Я, молчащая рядом с ним, мои тонкие руки, вряд ли были способны сдержать ярость мужчины… он ревел часы напролет.
Этот мастер печали перешел от личного к политическому отчаянию, говоря: «Я плакал, я плакал за себя, за них, я не могу никогда понять, почему я плачу. Меня бесят эти мощные организации, для которых уничтожить этих людей было бы в их лучших интересах. Я чувствовал, что они не знают, что такое видеть я чуять смерть. Я чувствовал, что мой Чокнутый Дух близок к Духу Запатистас, я видел смелость, по сравнению с которой моя бледнела, надежду, такую чистую и такую великую. Адский огонь…»
В конце концов, он успокоился рядом со мной. Держа его волосы, целуя его глаза… внутри я визуализировала, как говорил Гордон… нечто вроде пятимесячной интеграции смыслов, расстановки ценностей и следования той дороге, «что мне нужно знать».
Вокруг палатки начали петь койоты. Было поразительно, как они выли всю ночь, ужасно, ужасно долго, после того как мы замолчали. За нашей дверью пересекались лунные тени на снежном насте. Это не было «кайфом». И хотя было чувство единения и глубокого признания Другого в этом расширенном пространстве, это не было особенным экстазом. Мы не посетили это место философских абстракций.
Было бы тривиальностью и профанацией назвать это «плохим трипом». Я знала тогда, что Шон будет жить гораздо выше, чем я, и не будет терять ни мгновения своей жизни.
Для биоэссе — я не могу сказать, какое отношение ко мне имел этот голубой чай. Пока я дрейфовала в сон, это было очень приятно, как молитва или благословение. Я чувствовала вдохновение делать то дело, которое я должна делать.
Он оказался так чувствителен к этому. Он говорил тогда в первый раз за все эти годы о моей связи с землей. Он напомнил мне о моей заземленности даже при том, что я не видела земли месяцами, и по-прежнему, как тогда, бреду на метр выше».
9. Да, ну наконец, картинки, узоры, цвета, многомерная мишура, очень часто видимая под грибами. Для многих они составляют основную прелесть и ценность трипа. На самом деле, это бывает так красиво, что слово «красиво» уже не проходит. Однажды я видел то, что смог назвать только «преддверием рая». Потом оказалось, что это чуть ли не затасканное определение. Эти «узоры» бывают больше, чем трехмерны; они неотобразимы земными красками; они совершенны, гармоничны, безраздельно прекрасны.
Для меня, однако, и здесь я не совсем одинок, они чаще служат скорее чем-то вроде оформления сцены… ну как бы посмотрел, побаловался и будя… займемся своим спектаклем. Я не очень уважаю огромное к ним внимание. В какой-то степени эти узоры похожи на погремушку для младенца, очень яркую такую, красно-сине-желтую. Понимаете? Есть еще один момент: я почти уверен, что Психеделический опыт такого рода лежит в основе многих красивых эффектов телевидения и трюков рекламы. И это подтверждает для меня «погремушечность». Нет ничего плохого в погремушке, но хороша она до года, ну, до двадцати пяти — все-таки, не дальше. Есть такая суфийская история, которая мне кажется здесь подходящей:
Один ученик из круга мастера Джонайда своими медитациями или заслугами достиг того, что каждую ночь к нему стали приходить некие сияющие существа и возносить его в прекрасное место, которое казалось ему раем. Там было множество тонких кушаний и льющейся прохладной воды. Ночь напролет он наслаждался в этом раю и только под утро возвращался в свой дом. Он стал считать, что достиг высокой степени совершенства и перестал посещать занятия мастера «для менее продвинутых учеников». В какой-то момент мастер Джонайд сам пришел к нему домой, чтобы спросить, в чем дело. Тот рассказал учителю о том, что каждую ночь возносится в рай и, таким образом, считает свое развитие законченным. Джонайд покачал головой и направился к выходу, но перед уходом сказал: «В следующий раз, когда ты попадешь туда, на всякий случай прочти три раза молитву «Нет силы и власти, кроме как у Аллаха, Всевышнею и Всемогущею».
Эта строка из Корана считается мощным заклинанием против всякой лжи и иллюзии. Ученик знал об этом. Не придавая словам учителя большого внимания, он спокойно дождался ночи, когда за ним опять явились сияющие существа, и он опять попал на гору наслаждений. В какой-то момент, однако же, он вспомнил о словах Джонайда и, действительно, трижды прочитал «Нет силы и власти, кроме как у Аллаха, Всевышнего и Всемогущею». В мгновение ока существа бросились врассыпную, свет погас, и он обнаружил себя сидящим на горе нечистот в окружении костей и черепов.
Пристыженный, он вернулся к занятиям в кругу Джонайда, который никогда об этом больше не упоминал.
10. Смех. На многих языках псилоцибиновые грибы называют «клоунами», «паяцами», «смешками», «грибами глупого смеха». Мария Сабина красиво это описывала: «Я вижу грибы как детей, как клоунов. Детей со скрипками, детей с дудочками, детей-клоунов, которые поют и танцуют вокруг меня». Они не физиологически вызывают смех, как щекотка; просто смех как-то соответствует тому, что они показывают. Восхищение и смех — кажется, самые основные эмоции, которое вызывает чистое видение мира, мира-как- он-есть. В своем высшем смысле этот смех часто подобен смеху Риндзая, великого дзэнского мастера, который, как рассказывают, громко хохотал каждое утро—так, что просыпался весь монастырь. Он никогда не рассказывал о причине этого смеха, но, когда умирал, все-таки ответил дотошному ученику: «Почему? Когда я просыпался утром и понимал, какой я дурак и какие вы все дураки…» Ну как тут не смеяться?
11. Удар по идентификации. Мне этот феномен кажется важнее многих прочих, и даже сдается, что это он лежит в основе многих тех, что уже описаны. Это уже не так просто объяснить… Очень ярко пережил это в своем первом в жизни трипе Рам Дасс, тогда Ричард Альперт, доктор психологии в Гарвардском университете и психоаналитик. Вот это описание, можно сказать, классическое:[18]
«… Затем я увидел фигуру, стоящую метрах в четырех от меня, там, где за секунду до этого никого не было. Я напряг глаза в полутьме и узнал никою иного, как самого себя, в шапочке, костюме и галстуке, в виде профессора. Было так, как будто часть меня — та, что была профессором Гарварда, отделилась или диссоциировалась от меня в сторону.
«Как интересно… внешняя галлюцинация, — подумал я. — Что ж, я много работал, чтобы добиться этого статуса, но он мне на самом деле не нужен». Я опять откинулся на подушки, отделенный
