– Осподи! – испугалась. – А… сказали… утопла.
Аркадий Зырян пояснил, что это не Дарьюшка, а Евдокия Елизаровна.
– Не совращайте Демушку-то. Не совращайте… безбожеством.
Демка увидел мать, залопотал, потянулся к ней. Дуня унесла его в горенку.
Зырян пояснил Меланье:
– Про Демку, Меланья, скажу так: Тимофей Прокопьевич не отдаст ребенка на истязанье. Ежели вы с Филимоном дадите в ревкоме подписку, что не будете мытарить ребенка со всякими вашими тополевыми богами, тогда возьмете. Опять-таки упреждаю – ревком проверять будет: истязаете или нет?
– Осподи! Ни в жисть! Ни в жисть! Не дам анчихристам никакой гумаги!
– Тогда у нас будет Демка. Тимофей Прокопьевич так сказал.
– Анафема!.. Сгинет он с нечистым, сгинет.
– Не беспокойся, жить будет. И песни еще петь будет…
– Сгинет, сгинет!.. Ревком-то ваш ноне… гореть будет… огнем-пламенем… пожарище будет… свекор- то… как он… в ревкоме держать будете?
– Если будет гореть ревком – и он сгорит с Митрофанием и Варфоломеюшкой.
– Спаси и сохрани!.. Сторожите ревком-то! Сторожите. Пришла, чтоб сказать. Виденье было мне.
Кто-то постучал с улицы; Меланья испуганно попятилась. И – вон из избы.
– Чавой-то она? – удивился Зырян.
– Может, Филимон стучал, – сказала Ланюшка.
Из горницы вышла Дуня с Демкой на руках.
– Это и есть Меланья-тополевка, про которую вы говорили? – спросила у Ланюшки. – Какая она запуганная, ужас. Как дикарка. Платком-то как повязалась – только глаза и нос видно.
Стук раздался в избяную дверь.
– Ну, кто там? Заезжай! – ответил хозяин.
Согнувшись под косяком двери, в избу вошел здоровенный казак в рыжей бекеше, в папахе, сабля в рыжих ножнах и красная, аккуратно подстриженная борода подковою.
– Боженька! – вскрикнула Дуня. – Мой хорунжий, Ной Васильевич! Я вам говорила, Аркадий Александрович, как ехала с ним из Петрограда.
Ной поприветствовал хозяев, те пригласили его на лавку – гостем будет.
– Благодарствую на приглашении, хозяин с хозяюшкой, – чинно ответил казачий хорунжий и, сняв папаху, сел на лавку.
– Сказывала нам про вас Евдокия Елизаровна, – начал разговор Зырян. – Стал быть, сибирские казаки под Петроградом не подняли оружия против большевиков? А вот наши казаки, которые дивизионом стояли в Красноярске под командованием атамана Сотникова, не дошли умом, чтобы принять Советскую власть. Тащутся войском к нам в уезд. Слыхали? Дуня, привечай гостя. Привечай.
Дуня не знала, что и сказать хорунжему. За неделю жизни в Белой Елани в ней наслоилось столько, что она не то, что забыла Ноя – спасителя своего, но попросту отмахнулась от него: был и нету, что вспоминать?
Голова у Ноя недавно подстрижена, чуб укорочен, и борода урезана. Умора!
Из большой горницы вышла статная молодуха Анфиса и тоже приветила рыжечубого хорунжего – раздевайтесь, мол. Сама Ланюшка осуждающе глянула на Дуню, взяла к себе на руки Демку; Дуня подошла к Ною и подала руку:
– Здравствуйте, Ной Васильевич. Вижу и глазам не верю, ей-богу. Я-то думала: живете дома в Таштыпе, отсыпаетесь за все дорожные мытарства и про меня не вспомнили!
– Как можно? – вскинулся Ной. – Я только и думал…
– А я не раз спасибо сказала вам за револьверчик, – перебила Дуня. – Мучителя своево, Урвана, прикончила. Ох, если б можно было убить его три раза – убила бы!
– Кабы знатье, якри ее, што ты тут, Дунюшка, учинишь суд и расправу, да я бы, вот те крест, ни в жисть не отпустил бы тебя одну из Минусинска. Разве мыслимо эдак-то?
– Есть о ком печалиться! – отмахнулась Дуня. – Урван свое схлопотал. Да раздевайтесь вы, коль гостем назвали. В избе у нас тепло.
Зырян собрался идти в ревком.
– Ну, гостюйте, Ной Васильевич.
– Благодарствую.
Дуня приняла от Ноя шубу, спросила: обнову завел? Повесила ее на крюк, туда же папаху с казачьим башлыком. На Ное – парадный офицерский китель, диагоналевые штаны с желтыми лампасами, начищенные до блеска сапоги со шпорами – вот чудак-то! Готов ноги отморозить, только бы представиться Дуне в должном виде.
– Как вы подмолодились-то, Ной Васильевич! Стали, как новый империал из банка, – хохотнула она.
К ужину из ревкома пришел Тимофей. Дуня представила хорунжего Ноя Лебедя Тимофею
