мужчина за меня не заступался. Я все время вспоминала и думала о тебе, хотя и не вышла за тебя замуж; даже не знала тогда, что забеременела после той ночи. А как узнала, и страшно было, и охотно! Не одна же, не одна! И я теперь женщина, думала, а не «прости-господи», как называют таких, как я. Или ты этого не понимаешь? Ох, Ной! Ной! Не чуждайся меня! По-ожа-алуйста! – И не ожидая, когда Ной расшевелится, сама вскинула руки на его размашистые плечи и обожгла долгим поцелуем.
– Экая ты надсада! – взмолился Ной и обнял Дунечку, подхватил ее и посадил на колени. Она еще теснее прижалась к нему:
– Не уезжай на север, по-ожа-луйста! Куда тебя понесет морями и льдами, если ты от роду казак. На коне тебе быть, а не на пароходе отсиживаться. Ох, Ной, Ной! Мне будет трудно без тебя, честное слово. Ну, пусть я не жена, но я хочу, чтобы ты был хотя бы близко. Ты же меня два раза спас от смертушки, а теперь хочешь бросить. А вдруг у меня ничего не выйдет с этим золотом? Ведь ты один от меня тогда не откажешься. А время придет…
– Вона, как рассудила! – обиделся Ной.
Кто-то потихоньку постучал в дверь. Дуня спорхнула с коленей Ноя, поправила юбку и волосы обеими руками, а Ной накинул на плечи китель:
– Входите!
Комендант Яснов. Удивленно глянул на Дунечку, извинился, сообщив Ною:
– Часа через три будем в Красноярске.
– Слава богу! – кивнул Ной и показал на Дуню: – Моя знакомая из Минусинска, – но не назвал ни имени, ни фамилии. Ни к чему бросать лишние слова. – Чай попить бы надо, – вспомнил: – Вы пили чай, Павел Лаврентьевич? Где у них там кипяток?
Яснов назвался сходить за кипятком. Ной отдал ему чайник и в мешочке заварку.
Опередив коменданта, Дуня быстро ушла, не попрощавшись.
Беседа Ноя с Ясновым прервана была звоном выбитого стекла по правому борту: пароход снова обстреливали.
Ной с Ясновым выбежали из каюты, а им навстречу с палубы, зажимая плечо рукою, вытаращив глаза, бежал длинноволосый протоиерей, охая и ругаясь:
– Антихристы! Антихристы стреляют из скита! О-ох! Они же явственно видели с берега мое черное одеяние, а стреляли, антихристы! О-ох! О-ох!
Ной побежал вниз: цел ли на корме Савраска? И сразу увидел: конь и нетель убиты.
Навстречу мужик в шабуришке, подпоясанный кушаком, глаза вытаращены, ошалело бормочет:
– Нетель-то! Нетель-то ханула!
Лежит Савраска, туго натянув чембур, и ногами не дрыгает. Пуля угодила в голову.
Спешился!..
МЕРОЮ ЖИЗНИ
(Сказание второе)
ЗАВЯЗЬ ПЕРВАЯ
I
Когда русские казаки, пробираясь в глубь Сибири, вышли к Енисею и остановились на горе, откуда вширь и вдаль просматривался пологий берег синеющей внизу великой реки, а справа, обнимая низменность полукружьем, тупыми лбами упирались в реку лохматые горы, атаман сказал: «Сколько прошли Сибирью, этакой красоты не видывали. Под горою у реки станок будем рубить, на горе сей воздвигнем караульную часовню, штоб дозору бысть и дьяк мог бы молебствия проводить христианские. Отныне се земля русская, вольная!»
Застучали топоры, падали наземь вековые сосны и пихты. Выстроили сперва бревенчатую часовню в три яруса с дозорными окнами для караула на все четыре стороны света, поставили немало домов, обнесли станок крепостной стеною из вбитых в землю бревен, заостренных сверху.
Помаленьку строились, обживались…
Года через три припожаловал воевода, похвалил атамана за выбор доброго места, спросил:
– Как сей станок прозывается?
– Красный Яр, – ответил атаман.
Огляделся воевода окрест: по крутому яру выступали красные камни, и сама земля была будто окроплена кровью.
– Бысть по сему! – сказал воевода. – Отныне пусть сей станок Красным Яром прозывается, а гора – Караульной. Отслужи, дьяк, службу, да освяти место, штоб веки бысть ему здраву.
И стало так.
Не ведал знатный воевода, что нарек казачий станок мятежным именем.
С того и пошло: жили казаки вольно, не зная притеснений боярских, изведанных на Руси. Вдоволь добывали пушного зверя, за Урал-Камень с торгом ездили. Разрастался Красный Яр домами русских поселенцев, распахивались земли, сеяли рожь, ячмень и просо, собственное пиво варили – по усам текло и в рот попадало. А потом и город вырос – Красноярск.
Первый бунт в Красноярске вспыхнул против власти нового воеводы, жадного на сибирское пушное богатство, не в малой мере притеснявшего жителей Красноярска. Зарубили того воеводу, разогнали его
