страдание одного и каменное равнодушие всех к страдающему?..
– Ну, не плачь. Ты же со мною! Все, может, обойдется.
Дуня спросила: где Ной встретился с Кириллом Иннокентьевичем? И по мере того, как узнавала тюдробности, перебивала: «Ой, как же ты?! Урядник тебя мог зарубить!» – И когда обо всем узнала, обрадовалась:
– Вот видишь, а ты от меня таился. Ведь не чужая тебе, не чужая. Ох, Ной, Ной! Да что тебе Дальчевский и Новокрещинов! Кирилл Иннокентьевич, как я видела на том совещании офицеров в Гатчине, имеет большой вес. Сам Дальчевский лебезил перед ним, а Новокрещинова он обозвал Чингисханом. Да от тебя вином пахнет, – унюхала Дуня. – Коньяк был во фляге? Хоть бы мне глоточек, – может, лучше стало бы.
Ной достал из сумы флягу, потряс – на донышке плескалось.
– Тебе оставить?
– Пей, пей. Мы с ним сколь выдули. Есаула-то он здорово разделал.
Дуня расслабилась, теснее прижимаясь к Ною, единственному защитнику.
– Ну, к чему ты шла на вокзал? Дальчевского, что ль, хотела встретить? Мало он тебя сплотировал? Плюнула бы на всех. Не я ли тебя призывал к тому?
– «Призывал»! – возмутилась Дуня. – Меня надо не призывать, а по рукам и ногам связывать и не отпускать; дурная папашина кровинка кидает из стороны в сторону, как вот Вельзевула бросало по площади. Ты его разве призывал! Если бы меня хоть раз укротил, так, может, и я стала бы покорной. Ой, язык заплетается. Как сразу опьянела. Хоть бы обошлось все. Я так боюсь. Извозчик едет!
Со стороны вокзала быстро ехал извозчик. Ной выскочил на середину улицы, держа Вельзевула на поводу. Пожилой извозчик в черном картузишке и лапсердаке остановил карего выездного коня, запряженного в экипаж с опущенным верхом.
– Меня послал господин офицер с вокзала увезти больную даму в дом госпожи Юсковой. Пожалуйста, пожалуйста. Стой, Верик! – прикрикнул извозчик на коня. И когда Ной. повел Дуню к экипажу – она так и шла согнувшись, извозчик узнал ее. – О, иегове! Это же вас били господа казаки и угнали в тюрьму? Теперь отпустили? Слава Моисею! Я вас быстро довезу. Мой Верик, если бы знали, какой иноходец! Такого, скажу вам, в городе нету. – Расхваливая иноходца, старик обратил внимание на жеребца офицера.
– Я где-то видел вашего жеребца с длинной гривой! Истинно говорю вам – видел! Как будто сегодня или вчера? Еще подумал: «О, какой жеребец! Сила у него за трех моих Вериков». Разве не так?
В рессорном экипаже Дуню растрясло. После недавних дождей на Воскресенской улице непролазная грязища едва просохла, обтянутые резиною колеса подпрыгивали на выбоинах. Кусая губы, Дуня изо всех сил крепилась, готовая зареветь в голос, потом ее кинуло на ухабе в угол, и она, вцепившись руками в дужку, обтянутую брезентом, увидела над собою сине-синее небо, и это немилостливое небо будто лопнуло и упало ей на голову – в ушах зазвенело. Она знала, что с нею, и оттого ей было страшно. Она так теперь хотела ребеночка!
Так хотела! И сколько раз видела себя с малюткой, а небо лопнуло, раздавило ее, и ничего, ничего не осталось!..
Ной ехал следом за экипажем, поглядывая по сторонам: не увидит ли есаула с казаками? На тротуарах было много горожан и ни одного военного и милиционера: предержащие власть и исполнители законов отсутствовали. На некоторых балконах свешивались царские, трехцветные флаги рухнувшей империи, встречались и белые флаги, будто жители домов сдавались на милость победителей: никто не знал – существует ли флаг у Сибирского правительства…
– Смотрите, жеребец пророка Моисея! И мужик тот самый! – раздался голос с тротуара.
Ной зверовато оглянулся, увидел двух господ в котелках, один из них пробормотал: «Тише! Это – казак!» – И подались дальше.
Гриву жеребцу и хвост надо обрезать!..
Извозчик подвернул к воротам двухэтажного деревянного дома госпожи Юсковой, с балконом у полукруглого угла, с которого однажды выступал перед гражданами города его императорское величество, самодержец всея Руси Николай Второй; в память такого события прибита была на стене медная пластинка.
Створчатые ворота, окованные железом, были закрыты. Ной спешился и подошел к Дуне. Она чувствовала себя до того плохо, что, открыв глаза, некоторое время бессмысленно смотрела на него, не слыша, что он у нее спрашивает.
– Дунюшка! Дунюшка! Приехали к дому Юсковой! Приехали!
– Пло-охо мне. Доктора надо! Доктора!
– В больницу ехать?
– В больницу? А мы где? У дома? А! Позови Евгению Сергеевну. Стучись в калитку. Скорее! Дворник там.
Ной забарабанил кулаком в калитку – железо зазвенело. Вскоре в прорезь кто-то выглянул:
– Кто приехал?
– Евдокию Елизаровну привез. Позовите Евгению Сергеевну, хозяйку.
– А што з ней зробилось? Больна? О, лихочко!
Старик извозчик оглянулся на Дуню:
– Если в больницу – тут недалеко, господин офицер. Госпожа из такого дома, ай, ай! Из такого дома! Ну если бы кто другой, но из такого дома, иегове!..
Из калитки вышла хозяйка в нарядном голубом платье, простоголовая и удивленно уставилась на Ноя, будто он был ее должником. Она узнала, конечно, пассажира «России». Ной сообщил о печальном
