свои пухлые руки, показывая, как они будут служить.
Посидев полчаса в застолье с великим главнокомандующим, преисполненным важности своей исторической миссии по истреблению большевизма, капитан Ухоздвигов поднялся: ему пора на поезд, а с ним покидал пиршество и хорунжий Лебедь.
На прощанье великий Гайда расцеловался с капитаном и сказал ему по-французски, что он с нетерпением будет ждать благоприятных известий от капитана из Омска и особенно полную информацию из Самары о баталиях других чехословацких эшелонов и белой армии на западном фронте и о переговорах с лидерами Комуча.
– Все будет на высшем уровне, мой главнокомандующий! – ответил капитан Ухоздвигов.
Когда прошли поезд Гайды, капитан плюнул, вытер платком губы и лицо, с остервенением сказал:
– Жалею, что мне не придется повесить эту международную сволочь! Сегодня же побывайте у Ковригиных. Непременно! Иначе они утром наделают глупостей. Чего доброго, явятся к Каргаполову.
– Понимаю, Кирилл Иннокентьевич.
Ухоздвигов остановился, и открыв офицерскую сумку, вынул из нее увесистый пакет, связанный шпагатом.
– В этой пачке – десять тысяч пятьсот рублей. Пятьсот ваши; спасибо за выручку. Итак, возьмите свои пятьсот, а десять тысяч передадите Машевскому. Лично, без свидетелей! Мое имя не должно называться при этом.
Ной с трудом засунул пачку в карман брюк – в китель не втиснулась.
– Вас не пугает мое поручение? Не тяжело? – спросил капитан.
Ною действительно было тяжело – еле ноги держали. Теперь уж для него окончательно все стало тайной, и часть этой тайны капитан взвалил на плечи Ноя. Тяни, рыжий, коль сам влез в хомут еще в Петрограде!
– Как не тяжело, Кирилл Иннокентьевич? Я ведь в тайных делах участия не принимал, и к тому не учился.
– Жизнь, голубчик, самая лучшая школа. А вы ее не плохо начали в Петрограде и Гатчине. Только не заболейте страхом,
– Страха на позиции не ведал. А ведь тут не позиция!
– Позиция, голубчик, да еще самая тяжелая! Ну мне пора, Ной Васильевич!
Крепко пожал руку Ною и, круто повернувшись, ушел.
V
Ной некоторое время стоял еще на перроне, глядя вслед капитану, чувствуя себя подавленным и растерянным. Ничего подобного он, конечно, не ожидал в тот день, когда пил с капитаном из одной фляги. А вот как все обернулось! Будто не пачку денег засунул в карман, а бомбу с замедленным взрывателем. Один неосторожный шаг, и она взорвется, разнесет в куски Ноя! Подобные тайны носить, это же все равно, что испытывать крепость веревки собственной шеей: удавит или лопнет веревка?
Однако надо предупредить Ковригиных, чтобы не вздумали искать Анну Дмитриевну в контрразведке. Василий может выехать в извоз ранней ранью, и, чего доброго, побывает там, тогда будет поздно!..
Помчался верхом к Ковригиным. В их доме не было света; придется будить. Ничего не поделаешь – такая суматошная выдалась ноченька, будь она неладна!..
Долго стучался в ворота. Спущенные с цепей собаки надрывались от лая. Наконец из глубины ограды раздался злой голос:
– Какого еще черта! Черня, Фармазон! Цыц, вы, проклятые! Кто еще там?
Хорунжий назвал себя.
– А, вон кто! – Без лишних слов Василий вышел за калитку – пиджак накинут на плечи, простоголовый, только что с постели. – Что еще вам нужно, господин хорунжий? Что? Увез с собою? А ну, зайдем в ограду. Как так? Не понимаю! А где старый зоб!
– Какой зоб?
– Сидор наш.
– С ними.
– Ну, а почему он их взял с собою? Куда повезет? В Омск? К чему в Омск? Вот уж гад, так гад! Ну, гад!
– Тут все темно, Василий, понять не так просто, – тужился Ной. – Похоже, что капитан работает не на белых. Если он предупредил, что Анну Дмитриевну не надо искать через контрразведку, прямо скажу: надо не спешить. Если дадите розыск – контрразведчики ухватятся. Это уж точно! Агента увез с собою и большевичку. По какой причине? С чьего разрешения? Потянут: что же произошло ночью? И если узнают, что по приказу капитана я предупредил вашего отца о Машевском и его товарищах…
– Разве это он послал вас?
– В том-то и штука, Василий. Завалить мы его можем запросто. Поехать сейчас в контразведку, поднять по телефону Каргаполова, обсказать все, и – тревога по железной дороге до Ачинска! Схватят его моментом на какой-нибудь станции. Ну, а дальше что? Я уж не говорю о себе; моя песенка будет спета сразу. А вот как другие? Все окажемся в контрразведке или того хуже – в сорок девятом чехословацком эшелоне. Не слышал про эшелон? Имеется такой. Командующего Гайды контрразведка со всеми обширными правами.
– У всех обширные права, туды их… – выматерился Василий. – Только у народа нашего никаких прав не было и нет. Это уж точно говорю. До меня это дошло еще на фронте, до того, как контузило от взрыва снаряда. Знаете, как было там? «Братцы! солдатики! за царя, за землю русскую, на немцев, ура!» А потом шарахнуло: царь отрекся от престола! Свобода! Свобода! Хрен с луком, не свобода! Собачья грызня
