Комиссар все время предъявляет пропуск.
Шашки бряцают по каменным ступеням лестницы – звяк, звяк, звяк – со ступеньки на ступеньку, шпоры – цирк, цирк, цирк, как бы тоненько подпевают звяку шашек. У самых дверей, слева – станковый пулемет, магазинная часть и патронная лента накрыты брезентом, пулемет установлен на металлическом цилиндре – с корабля снят или откуда-то с береговой обороны; еще двое часовых, на этот раз строжайшие, придирчивые.
Смольный!
Не Зимний дворец – шикарный, узорно-паркетный, с колоннами и сводами, ослепительными залами, дивно и прочно сработанный русскими умельцами, резиденция царей, где после полковника Николашки витийствовал нечаянно взлетевший на перистое облако верховной власти Керенский, – а Смольный, где до большевиков топали ботиночками пахучие воспитанницы института благородных девиц и после февральского переворота разместились редакции большевистских газет.
– Экое, а? Смольный!..
III
Всюду вооруженные солдаты, матросы, дым от самокруток под самые своды. Парадная лестница вверх, и тут двое часовых – дюжих, крепких, в шинелях и папахах с красными повязками, винтовками со штыками. Весь Смольный в крепость превращен. Комиссар Свиридов предъявил пропуск: часовой, не читая, позвал:
– Товарищ Чугунихин!
По выговору латыш, кажись. А вот и Чугунихин, при маузере, в кожаной тужурке с оттопыренными карманами, в руке солдатский котелок с кашей, лапа в лапу с комиссаром Свиридовым.
– С казаками? Почему опоздали? К 10 утра, а в данный момент имеем, – посмотрел на часы, – семь минут третьего. Не торопитесь. Лебедь, Павлов, Сазонов, Крыслов. Кто Лебедь?
Хорунжий – грудь вперед, подборы сапог стукнули.
– Председатель полкового комитета? Ну что ж, иди с ними, Свиридов, в нашу семьдесят пятую. Там Оскар с комиссарами. – Скользнул по шашкам, насупился: – Револьверов нет?
– Оставили, как сказал комиссар.
Чугунихин к Свиридову:
– Точно?
– Я предупреждал.
– Идите.
Пропуск наколол на штык часового, а таких пропусков наколото на четверть четырехгранного штыка.
Поднимаясь на третий этаж, оглянулся:
– Если у кого револьвер при себе – отдай сейчас же. Ясно?
Идут. Поддерживают руками шашки. Ной охватывает взглядом всех, кого видит, – латышей, людей в штатском, женщин, какого-то бородача в лаптях и длинной шубе, еще трех мужиков, что сидят на среднем пролете лестницы, смолят цигарки.
– Казаки! – как будто на пожар крикнули.
– Матрос за собой тащит. Может, заарестовали?
– Всех бы их заарестовать! – ударило в спину Ноя.
А вот и штаб комиссаров Смольного. Затылки, спины, спины – в гимнастерках, кителях, кто в чем, и все с оружием.
К Свиридову подошел один из комиссаров – высокий, русый.
– А, Свиридов! Здравствуй!
– Здравствуй, Оскар. Порядок у вас?
– Всегда порядок.
Ной отметил про себя: латыш.
– Ну, я пойду, Оскар. Пусть товарищи отдохнут у вас.
– Пожальста, пожальста!
Берзинь подошел к комитетчикам.
– Садитесь, товарищи. Можно снять ваши шубы. У нас был сообщенья. Восстал ваш полк. Это был скверный сообщенья. Утром вчера мы узнали: ваш полк разгромил эсерский батальон женщин. Это хороший сообщенья!
Казаки ни гу-гу, языки за стиснутыми зубами, как шашки в ножнах, не спеша разделись, сложили бекеши и папахи на два свободных стула. Трое комитетчиков в гимнастерках под ремнями. Ной Васильевич в офицерском кителе со всеми Георгиями. У Крыслова и Сазонова тоже по два Георгия.
Сидят.
Комитетчики засмолили цигарки; Ной отодвинулся от курильщиков к окну. Думал, мараковал: как и что?
Прислушался – трое комиссаров меж собою разговаривают по-латышски. Здоровенные, укладистые,
