Лушков.
К назначенному времени- в 7.30 - оба корабля в море не вышли. На «Туче» замешкались с разведением паров, а на «Русалку» не прибыл командир, давно страдавший головными болями и собиравшийся по этой причине списываться на берег. В этот поход его должен был подменить капитан второго ранга Транзе. Но тот тоже занемог - слег с ангиной. Виктор Иениш поднялся на мостик и велел сниматься с якоря.
С самого начала был нарушен приказ адмирала - «следовать соединенно» на удалении слышимости сигнала туманного горна. «Туча» вышла первой, поставила в помощь машине все паруса и увеличила свой ход до 8 узлов. Стрелка барометра клонилась «к буре», и Лушков торопился пересечь залив до начала шторма. Мало-помалу поспешала за ним и «Русалка». Однако дистанция между кораблями отнюдь не сокращалась, а росла, так что к 11 часам утра Иениш, выйдя к плавмаяку «Ревельштейн», с трудом различал дым своего конвоира. А через сорок минут тот и вовсе растворился в наплывавшем тумане. Разрыв между судами достигал четырех миль. Смотритель маяка был последним, кто видел мачты «Русалки». Где и когда разыгралась трагедия - неизвестно по сию пору.
Тем временем «Туча» благополучно достигла свеаборгского рейда и стала на якорь. Лушков надеялся на опыт Иениша и потому не стал бить тревогу. Позже, на суде, он тем оправдывался, что, по его разумению, «Русалка» либо вернулась обратно, либо укрылась под одним из островов. Его приговорили к снятию с должности, увольнению в отставку и церковному покаянию. Контр-адмиралу Бурачеку был объявлен выговор в приказе «за недостаточную осторожность в выборе погоды для отправления броненосца «Русалка» и лодки «Туча», противозаконное бездействие власти и слабый контроль за подчиненными». Никто в Кронштадте не подавал отставному кавторангу руки. Молва была страшнее приговора. Лушков перебрался с семьей в один из портов Черного моря. Муки совести его были столь велики, что, в конце концов, его одолел душевный недуг и жизнь свою он кончил в психиатрической лечебнице Кронштадта.
7 сентября 1902 года эстонский скульптор Амандус Адамсон сдернул покрывало со своего творения, и взорам приглашенной публики открылся бронзовый ангел на гранитном постаменте, осенявший крестом море, поглотившее «Русалку». Двумя годами позже в Севастополе взметнулась колонна, увенчанная орлом, - дань памяти Затопленным Кораблям. Есть ли еще в мире более волнующие памятники морякам, чем эти, сработанные сыном моряка из Палдиски?
Знал ли начальник ревельского порта контр-адмирал Павел Вульф, чьми стараниями был воздвигнут монумент, что он хлопочет и о будущем памятнике своему сыну - лейтенанту Владимиру Вульфу, который погибнет спустя два года после открытия мемориала «Русалки» в Порт-Артуре на броненосце «Петропавловск» вместе с адмиралом С. О. Макаровым? Разумеется, не знал, но до конца своих дней приносил к подножию бронзового ангела цветы в день рождения и в день гибели, сына, старшего штурманского офицера «Петропавловска».
Не думал, не гадал и контр-адмирал Бурачек, пославший «Русалку» в роковой поход (часть вины легла и на его эполеты), что гранитный пьедестал в Кадриорге станет символическим надгробием его сына - мичмана Павла Бурачека, погибшего в один день с другом детства Володей Вульфом на «Петропавловске», будучи флаг-офицером у адмирала Макарова. Кстати, сам Степан Осипович начинал свою морскую службу на «Русалке». Кто знает, быть может, заклятие неосвященного корабля роковой нитью связало судьбы этих трех моряков - Макарова, Бурачека, Вульфа?
А вот к сыновьям командира «Русалки» Виктора Иениша, ставшими тоже корабельными офицерами, морская фортуна была милостива. Старшего - Николая (когда погиб отец, ему было 13 лет) она живым и невредимым провела через все баталии Порт-Артура. Спасла потом и от красного террора. Свой век бывший капитан 1-го ранга российского императорского флота доживал в Ницце, где и был погребен в 1966 году. Неизвестно, как сложилась после революции жизнь младшего сына - старшего лейтенанта Владимира Иениша. Но снаряды и пули первой мировой войны его пощадили.
Бог миловал и сыновей командира «Тучи» кавторанга Лушкова, на чьи головы пал позор отцовского прегрешения. Они тоже стали морскими офицерами. Оба храбро воевали в первую мировую, пытаясь вернуть фамилии утраченную честь. Александр Лушков был старшим артиллеристом линкора «Петропавловск», разумеется, нового, названного в честь порт-артурского броненосца.
Судьба Лушкова-младшего - Владимира, капитана 2-го ранга, кавалера многих боевых наград сложилась более драматично: после боев в рядах белой Северо-Западной армий он остался в Эстонии. Служил в Таллинне' начальником Морского арсенала. В 1940 году был арестован органами НКВД и отправлен в лагерь. Скончался он в 1964 году в Эстонии.
В чем только не обвиняли у нас царских адмиралов. В одном им не отказать - умели в российском императорском флоте чтить своих погибших. И никогда не скрывали от народа гибели кораблей, даже если несчастье случалось и в мирные годы. «Россияне не забывают своих героев-мучеников» - золотом выбито на постаменте «Русалки». Увы, как часто попиралась эта святая заповедь в совсем недавние еще годы! На треть века были преданы забвению герои-мученики линкора «Новороссийск». Лишь в 1991 году были выбиты их имена на плитах Братского кладбища в Севастополе.
Отреклись мы от своих мертвых моряков с затонувшей подводной лодки К-129, которых подняли из глубины американцы. Тайно хоронили убитых радиацией героев-подводников с атомохода К-19. И только в этом году уцелевшим офицерам с БПК «Отважный», затонувшего под Севастополем в 1974 году, разрешили выйти в точку гибели корабля и опустить на воду траурный венок.
В погожий день сентябрьского воскресенья 1993 года в старинном приморском парке Кадриорг собрались сотни горожан с цветами и венками. Подошли с моря и стали на якоря в виду Памятника яхты из Центра парусного спорта. Под песнопения архиерейской панихиды замерли в почетном карауле российские и эстонские военные моряки. Забыты на время все тяжбы и распри. Среди погибших моряков русского корабля были и эстонцы… Есть о чем «оду-мать в минуты траурного молчания.
Если моряки спустя сто лет после своей гибели сумели собрать к своему надгробию столько людей, вправе ли мы думать, что их больше нет среди нас?
ЗНАК ВИШНУ
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС «КРАББЕ»
В тот день Михель Хорн, шкипер плавучего мусоросборщика «Краббе», устроил себе королевский завтрак, который, увы, стал последней трапезой его жизни. Утром в порт пробралась младшая дочь шкипера и принесла в плетеной корзинке круг копченой эрзац-колбасы, флакон настурциевого уксуса и термос с черемуховым кофе. Старик макал в цветочный уксус кусок колбасы, в которой желтели обрезки коровьего вымени, запивал еду горячим кофе и чувствовал себя на верху блаженства.
С тех пор как Альтхафен стали бомбить не только англичане, но и русские и город объявили на осадном положении, шкипер Хорн не покидал свое непритязательное судно, жил в рулевой рубке, благо ее тесное пространство позволяло вытянуть на ночь ноги.
Каждое утро, как и всю войну, «Краббе» отправлялся в рейс по акватории гавани, собирая в свои распахнутые створки-«клешни» плавающий мусор. К весне сорок пятого это было более чем бессмысленное занятие Крупные корабли давно ушли из порта на запад, а все, что не могло передвигаться самостоятельно, либо увели буксиры, либо затопили прямо у причалов. Никогда еще старинная ганзейская гавань не выглядела столь уныло. То тут то там торчали из воды мачты и трубы разбомбленных эсминцев, грузовых и пассажирских пароходов и даже одной парусной шхуны с обрывками сгоревших парусов.
На плаву оставались еще док-эллинг и паровой кран, маячивший у серой громады дока. Но и их ждала невеселая участь.
Михель Хорн вел свой «Краббе» привычным путём, огибая затопленные суда. Нелепый корпус мусоросборщика, выкрашенный в черный цвет, походил на катафалк, бесцельно фланирующий по кладбищу кораблей. В суете эвакуации, в неразберихе последних недель о шкипере Хорне позабыли все, кроме младшей дочери, жившей в Хинтерланде[1] при доме пастора.
Ни коменданту порта, ни командиру дивизиона вспомогательных судов не приходило в голову, что старый трудяга «Краббе» по-прежнему несет свою санитарную службу. И если бы Хорн еще месяц назад перебрался к дочери на Кирхенплатц, его бы никто не хватился. Но Михель Хорн был истинным моряком и считал, что шкипер не вправе бросать свое судно на произвол судьбы, даже если это всего лишь старый портовый мусоросбор-щик. Три года назад на «Краббе»
