придется! Пусть себе ликует и радуется чему хочет, я тут неповинен!.. Да и какая была бы радость, если бы мне пришла в голову шалая мысль осупружиться? Ну какой я муж?.. И кому, собственно говоря, нужен такой муж, как я.
Но все эти веселые шутки проходили среди общего молчания и никто на них не откликался. В товарищеском офицерском кругу была заметна какая-то натянутость. Всеми смутно чувствовалось, что совершилось какое-то нехорошее дело, которое приходится общими силами исправлять, и вместе с горячими симпатиями по адресу новой ожидаемой «полковой дамы», красавицы Софьи Карловны Лешерн, будущей княгини Несвицкой, глухо росла антипатия к ее будущему мужу.
То же глухое, почти бессознательное недоброжелательство чувствовалось и в личных отношениях к Несвицкому со стороны полкового командира, хотя он относился обыкновенно к офицерам как к меньшим и дорогим товарищам, а к Несвицкому когда-то даже исключительно благоволил.
Положим, и теперь полковой командир, выдавая князю разрешение на вступление в брак, сам вызвался быть у него посаженным отцом, но в этом предложении чувствовалось желание угодить великому князю и косвенно заслужить благоволение самого государя, участие которого во всем этом таинственном деле чувствовалось помимо его воли.
Свою невесту Несвицкий посещал почти ежедневно, но подолгу у нее не засиживался и еще ни разу откровенно и прямо не объяснился со своей будущей тещей, хотя и бесповоротно сознавал, что ее личному влиянию он был обязан вмешательством великого князя Михаила Павловича в дело его женитьбы.
Это напряженное состояние создавало почти невозможное положение для обеих сторон, и красавица-невеста все ниже и ниже опускала свою мечтательную головку и все меньше и меньше ждала счастья от предстоявшего брака.
А время между тем шло, и людская молва далеко разносила новости из всех сфер столичной жизни.
Нашлись заехавшие случайно в Петербург москвичи, до слуха которых дошла весть о близкой свадьбе молодого князя Несвицкого и которые отписали об этом в свою очередь к своим родным и знакомым в белокаменную.
Там весть разошлась с той быстротой, которая присуща в мире только московским вестовщикам и вестовщицам, — и в один прекрасный день князь Несвицкий получил тревожное письмо от матери с настоятельным вопросом относительно циркулировавших слухов.
«Все может статься, — писала старая княгиня, — ко всякому должны быть готовы родители в настоящий тревожный и своевольный век… Быть может, и ты, забыв все, чем ты обязан мне и отцу, задумаешь подарить нас живым сюрпризом в виде невестки, которой мы не знаем и которую не сами тебе выбрали. Но знай, что не только своего согласия ни я, ни твой отец на подобный брак никогда не дадим, но даже и на порог к себе не пустим ни тебя, ни самозванной княгини, у которой я сумею отнять самовластно узурпированный княжеский титул!»
Далее следовали вперемежку советы и угрозы княгини; письмо завершалось строгим приказанием «немедленно досконально» ответить на все, отнюдь не осмеливаясь ничего скрывать и утаивать.
Несвнцкого письмо матери застало совершенно врасплох. Он не ожидал ничего подобного и как-то трусливо рассчитывал на время, этот лучший из всех в мире помощников. Ему казалось, что старая княгиня, узнав о женитьбе сына только по совершении брачного обряда, поневоле примирится с совершившимся фактом и мало-помалу дело обойдется.
Немало рассчитывал Несвицкий в этом случае и на поддержку и защиту великого князя, рассчитывал на ум и находчивость будущей молодой княгини. Как страус, считающий себя в полной безопасности, когда у него голова спрятана под крыло и он сам никого не видит, князь предоставлял все законному течению, когда внезапно строгое письмо матери пробудило его и заставило прямо в глаза взглянуть грядущей опасности.
Растерянный, он порешил показать письмо княгини своей невесте, не останавливаясь перед тем тоном глубокого пренебрежения, который звучал в нем по ее адресу, и, долго не задумываясь, отправился к Лешернам.
Он застал свою невесту сильно смущенною. За час до его приезда старая генеральша наотрез объявила дочери, что ни одного дня не проведет в одном доме с ней и ее мужем и что никогда даже не переночует в ее доме после ее замужества.
— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это прямо переехать на теперешнюю холостую квартиру твоего мужа, на его зимней стоянке, — сказала она. — У него там хорошо, как сама говоришь, и если и тесно покажется на первое время, так и в тесноте люди живут! — с грустной улыбкой прибавила она. — Можно будет принанять еще рядом помещение; я слышала, что вся Царская Славянка приспособлена для офицерских квартир и многие из жен Преображенских офицеров на лето переезжают туда. Это и к лагерям близко, и как дачная местность хорошо и удобно, да и не дорого, что для тебя, на первое время твоего замужества, тоже является не последним условием. Мне немного надо; я доживу до срока контракта, который кончается в августе, и к тому времени, если Бог продлит мне века, переберусь в более скромное и тесное помещение. Я и сейчас сделала бы это, да все равно придется платить до полного срока… летних месяцев хозяин на себя не возьмет.
— Да, мама, дорогая, как же мы с тобой расстанемся?.. Ведь мы же всю жизнь прожили вместе?..
— Что делать!.. — ответила генеральша, прижимая к груди голову дочери и тотчас же почти отстраняясь от нее. — Не мы с тобой первые, не мы и последние!.. Судьба молодых девушек такова, чтобы уходить из родительского дома… Я буду часто видаться с тобой и издали буду много и горячо молиться за тебя… Не плачь! — прибавила она, быстро овладевая собой. — Ты знаешь, что я слез не люблю и сама плакать не умею.
Она лгала, эта преданная мать, великодушно лгала!.. Не плакать она не умела, а показывать свое горе людям было не в ее обычае. Она, как древняя спартанка, все переносила на себе и шла по тернистому жизненному пути с высоко поднятой головой, как достойная жена того легендарного героя, имя которого она носила.
Приезд жениха явился на этот раз желанной диверсией и сама генеральша почти обрадовалась ему. Она не была охотница до сентиментальных сцен, считая их непростительной слабостью и чем-то близким к сцене и трагедии. Она была вся правда, вся истина и свет!..
Поздоровавшись с князем, она ушла к себе в комнату, а Несвицкий тотчас же передал невесте только что полученное от матери письмо.
Та внимательно пробежала его и, возвращая его жениху, спокойным голосом спросила:
— Скажите: вы зачем познакомили меня с содержанием этого нелестного для меня послания?..
Князь опешил. Он ждал вовсе не того.
— Я хотел познакомить вас.
— С чем?.. С дерзкой заносчивостью вашей матери?.. Я с ней достаточно хорошо знакома заочно, и ничто с ее стороны не огорчит и не удивит меня!..
— Но я захотел посоветоваться с вами.
— Какой же я могу дать вам совет? — повела своими роскошными плечами Софья Карловна. — Вы и старше, и опытнее меня… Не вам у меня учиться… Если бы не мама и не ее настоятельное желание видеть меня вашей женой, то я, конечно, давно отказала бы вам и возвратила бы вам ваше слово, а себе — свою свободу!.. Но у мамы свои взгляды на жизнь; для нее иные ошибки непременно влекут за собой известное возмездие.
— Так что, брак со мной является для вас «возмездием» за сделанную горькую ошибку?..
— А для вас это — новость, князь? — прямо взглянула князю в глаза Софья Карловна. — Удивляюсь такому отсутствию проницательности в таком искушенном жизнью человеке!..
— Но… что же мне ответить матушке? — спросил князь.
— Это — дело ваше… По-моему, чем больше будет правды в вашем ответе, тем легче будет для всех!..
— То есть какой же именно «правды»? — тоном недоумения переспросил Несвицкий.
— Напишите ей, что ваша будущая жена вполне разделяет ее нежелание родственного сближения и будет очень рада никогда в жизни не встречаться с ней.
— Вы шутите? Как же я смею так ответить матери?
