же вы думаете? Не успела государыня договорить свое оригинальное желание, как откуда ни возьмись громадная туча, которая заволокла все небо. Поднялся порывистый ветер, зашумела буря и хлынул такой дождь, что все едва успели кто доехать, а кто просто добежать до дворца. Не прошло и десяти минут, как императрица, от души смеясь, уже усаживалась за ломберный стол и под шум падавшего проливного дождя принялась за свой любимый преферанс.
— Да, это — настоящее счастье! — повел плечами Черневинский. — И я, откровенно сказать, за такое полное счастье будущей супруги нашего Несвицкого не поручусь!
— Ты опять за него принялся? — откликнулся Ржевский. — Я первый ни одного слова не произнес ни за него, ни против него!.. Но если меня по совести спросят, то большой симпатии я к нему не чувствую.
— Да и никто, я думаю, не чувствует! Это Борегар так только, для оригинальности! — заметил Тандрен.
— Фендрик, тебе сказано: берегись! — погрозил ему толстяк.
— Скажите мне, пожалуйста, кто этот защитник царского могущества? — с холодной улыбкой произнес бледный Пестель, ни к кому в отдельности не обращаясь.
— Армейский офицер, как ты давеча очень удачно догадался, недавно переведенный к нам в полк за какое-то боевое отличие.
— Боевое, а не иное? — презрительно откликнулся Пестель. — У нас ведь нынче отличия разные пошли! И доносы тоже отличием считаются!
— Нет, Мурашов на доносы не способен, — горячо вступился за того Борегар. — Это удивительно честный человек!..
— И честь тоже своя пошла, особливая, — не унимался Пестель. — Вон ведь и в третьем отделении люди себя, пожалуй, честными считают, а я под страхом строгого возмездия никому из них руки не подам!
— Ну, это — другое дело!.. На то это и третье отделение! — тоном искреннего убеждения произнес молоденький Тандрен.
Пестель молча крепко пожал ему руку.
— Ты что это?.. За мое пренебрежение к синему мундиру меня благодаришь? — спросил тот. — Это, брат, у нас фамильное. Тетушка у меня есть, старушка, бедная, как Иов многострадальный; она с голода умерла бы, если бы не отец, но знамя свое дворянское держит так высоко, что поневоле спасуешь и низко- низко наклонишь голову, когда она мимо пройдет!.. С ней такой случай недавно случился. Отец с матерью вдумчиво промолчали на него, а мы, молодежь, прямо-таки зааплодировали ей, когда она после этого к нам приехала. Нет, вы представьте только себе! Есть тут у нас, в Петербурге, некто С, жандармский офицер… Что он за человек — я не знаю, но из-за его мундира не особенно глубоко уважаю его. Встретилась тетушка с этим офицером в доме одной своей хорошей знакомой, Анны Романовны Эбергардт, и поневоле, скрепя сердце, провела несколько часов в его обществе. Присутствие «небесного» мундира в доме такой уважаемой особы, как мадам Эбергардт, настолько удивило нашу старушку, что она собралась не на шутку выразить ей свое удивление по этому поводу. Вдруг на следующий день утром, в приемные часы тетушки — у нее есть свои строго определенные «приемные часы», несмотря на то, что нет ни одного пиастра за душою — ей подают визитную карточку, и на ней она с ужасом читает под сенью широкой дворянской короны: имя, отчество и фамилию офицера, встреченного ею у Эбергардт, а затем следующее: «Штаб-офицер Санкт- Петербургской жандармской полиции». Мало ему, сердечному, было свое имя выставить, он еще мундирчиком прихвастнул!.. Ну, тут уже тетушкиного терпения не хватило! Она приказала просить посетителя в зал и, выйдя к нему навстречу и не допуская его дальше порога зала, не подавая ему руки, спросила: «Позвольте узнать, что Вам угодно?..» Тот так и опешил. «Я, — говорит, — имел честь быть представленным вам вчера и счел своей обязанностью лично засвидетельствовать вам свое глубокое уважение». Тетушка смерила его взором так, как — дай ей Бог здоровья! — одна только она умеет людей мерить, и изрекла ему в ответ, да так явственно, отчетливо, что «любо два», как говорит мой денщик Власов: «То вы мне были представлены, государь мой, это я почитаю за несчастную случайность, от которой никто из нас не гарантирован по нынешнему времени!.. Что вы к уважаемой мною Анне Романовне Эбергардт в дом попали, в этом я вижу ее великую оплошность; что же касается до визита, нанесенного вами мне, то его не понимаю, никакими проступками против правительства его не заслужила и никаких провинностей за собою не сознаю». Штаб-офицер, как ни был озадачен таким «дискуром», все-таки попробовал возразить, напомнив тетушке, что он — русский потомственный дворянин. Тетушка слегка наклонила голову в ответ не то с приветом, не то с сожалением и изрекла такого рода сентенцию: «Принять потомственного дворянина даже в рубище за честь себе поставлю, в жандармской же форме никому, слышите, государь мой, никому поклона не отдам и почтения не окажу!..» Отрезала она так и поплыла от гостя как пава, отдав с порога приказ лакею «проводить господина жандармского штаб-офицера».
Все внимательно слушали рассказ молодого графа, и когда он кончил, раздался взрыв восторженных аплодисментов.
Оживленно аплодировал даже Пестель со своим холодным, мертвенно-бледным лицом.
— Ой, батюшки, умру! — застонал Борегар, в порыве восторга тиская молоденького графа в своих могучих объятиях. — Что эта твоя тетушка, замужняя или вдова?
— Старая дева! — смеясь ответил Тандрен, с трудом освобождаясь из его могучих объятий.
— А она за меня замуж не пойдет? — продолжал Борегар среди громкого и веселого смеха товарищей. — Я в нее влюблен после твоего рассказа. Понимаешь ли ты, без ума влюблен!.. Никогда еще ни одна женщина так не увлекала меня даже лично, а уж о заочном увлечении и говорить нечего!.. А ведь этой твоей дивной тетушки я никогда не видел!
— Да, редкий экземпляр настоящего старого барства! — тихонько, как бы про себя проговорил Пестель.
Как раз в момент произнесения этих слов вошел красивый гвардеец в адъютантской форме. Все приветливо протянули ему руки.
— Откуда и с какими новостями? — своим голосом стентора грянул Борегар.
— От великого князя, конечно, а вестей особенно радостных нет никаких. Наследнику хуже, и «наш» ходит, как в воду опущенный. Ей Богу, я не на шутку думаю, что, случись что-нибудь с маленьким наследником, наш великий князь Михаил Павлович не переживет!..
— Да разве так плохо? — раздалось несколько тревожных голосов.
— Да, неутешительно!.. Жар страшный и беспамятство полное… Не везет бедному государю! — вздохнул пришедший, который был не кто иной, как личный адъютант великого князя Михаила Павловича барон Остен-Сакен.
Пестель осторожно встал с места и вышел. Сочувствовать Пестель не мог, а в то же время он был слишком добр и справедлив для того, чтобы открыто радоваться смертельной болезни царственного ребенка, еще никогда никому не сделавшего ни малейшего зла.
— Скажи, пожалуйста, ты ничего не знаешь относительно нашего Несвицкого? — слегка прищуривая свои красивые глаза, спросил Черневинский.
Барон слегка замялся и затем уклончиво ответил:
— Я сейчас видел его!
— Где это?
— Я был у него.
— Ты? У Несвицкого? Что это тебе вздумалось? Вы, кажется, вовсе не так хорошо знакомы!
— Даже вовсе незнакомы! Я был у него по делам службы.
— Какой службы? — удивился Борегар. — С которых это пор Несвицкий к штату великого князя причислен?..
— Он вовсе не причислен и, наверное, никогда причислен не будет, а его высочество приказал мне передать Несвицкому приказ явиться к нему завтра к одиннадцати часам утра.
— Что такое? Какое-нибудь почетное поручение, что ли?
— И везет же этому Несвицкому, право! Ведь ничего в нем особенного нет, а всюду он пролезть сумел и всюду его отличат! — заметил Ржевский.
— Эк тебя разбирает-то! — рассмеялся Борегар. — Ты прежде толком расспроси барона; может быть, уж вовсе не так почетно и радостно то дело, ради которого вызывают князя Алексея?
