забуду. Чужие мы с тобою люди были, чужими и останемся!..
Асенкова молча подала своему бывшему жениху руку и проводила его спокойным взглядом.
Он вышел не обернувшись, и странно: ни ей, ни ему в эту минуту почти тяжело не было. Слишком наболело у
Ночь Асенкова провела тревожно и на другой день, к одиннадцати часам, была уже в квартире директора.
Гедеонов встретил ее не только любезно, но даже отчасти почтительно. Так он встречал только ведущих артистов, да и то тогда только, когда знал, что не он им нужен, а они ему.
Усадив хорошенькую дебютантку и поставив перед нею, несмотря на ранний час, приготовленную для нее большую коробку конфет, Гедеонов сказал ей, что государю угодно было поручить ему приискать для Асенковой и ее матери небольшую, но удобную квартирку и прилично обставить ее.
Асенкова покраснела. Ей пришли на память горькие слова, сказанные ей накануне рассерженным Нечаевым, и она, краснея и смущаясь, ответила, что на обстановку у нее денег нет и из жалованья выплачивать ей будет трудно, если ей придется из этого же источника платить за квартиру и жить вдвоем с матерью.
Гедеонов ласково улыбнулся и ответил, что все это уже не ее забота, что квартира найдена и к следующему дню будет готова и что она может сегодня же поехать к матери и перевезти ее к себе в училище или сказать ей, чтобы она на следующий день сама приехала на новоселье.
— Сегодня ты совершенно свободна и можешь поехать к матери, — сказал Гедеонов, — а завтра будешь занята хлопотами по переезду, и, кроме того, вечером тебе предстоит выезд.
Асенкова подняла на него удивленный взгляд.
— Да, выезд, — ответил Гедеонов. — Я хочу пригласить тебя поехать в маскарад. Ты никогда не была в маскараде?
— Я? Нет, никогда, — ответила молодая девушка голосом, полным удивления. — Когда же мне было?
— Ну вот и прекрасно! Так завтра поедем. Я сам отвезу тебя в карете.
Асенкова слушала его и не понимала. Ни о чем подобном она никогда не слыхала. Никто из всех трупп Императорского театра никогда еще не ездил с самим директором в маскарад. Даже его открытая любовь, знаменитая балерина Андреянова, и та с ним так смело по маскарадам не разъезжала. И вдруг она, маленькая выходная артистка Асенкова, которой и имени-то еще никто никогда не слыхал! Положительно, слова Гриши все сильнее и сильнее вставали в ее воображении.
Асенкова чувствовала, что у нее кружится голова, а между тем ни посоветоваться ей было не с кем, ни довериться было некому. Матери она верила безгранично, но это была простая женщина. Около театра она на своем веку вертелась немало, но ничего подобного тому, о чем Варе нужно было теперь посоветоваться, она, наверное, во всю долгую жизнь свою никогда не видела. Что могла она сказать ей, что посоветовать?
Асенкова, растерянная, встала, чтобы откланяться.
— Зайди сегодня вечером в театр, — сказал Гедеонов, прощаясь с нею и завертывая для нее красивую бонбоньерку, из которой она успела съесть две или три конфеты. — Пройди прямо ко мне, вели доложить; я заранее отдам приказ. До свидания!.. Я тебе тогда скажу, как и куда я за тобою заеду.
— Костюм надеть надо будет? — спросила молодая девушка, останавливаясь на пороге.
Директор рассмеялся.
— Нет! В маскарады Благородного собрания в костюмах не ездят. Это не театральные маскарады. Ты поедешь в черном платье и в домино.
Молодая девушка растерянно взглянула на него.
— У меня нет ни черного платья, ни домино!
— Да, это правда! Я об этом не подумал. Хорошо, что ты мне напомнила!.. Пройди к себе, я пришлю старшую портниху снять с тебя мерку. Завтра к утру все будет готово! — И Гедеонов, ласково потрепав юную артистку по щеке, проводил ее сам до передней.
Асенкова вышла как в чаду. Да, Гриша был прав. Начиналась какая-то новая, головокружительная жизнь, в которой ей, одинокой и непривычной, трудно было разобраться.
А на следующий вечер Асенкова под руку с Гедеоновым, одетым в щегольской фрак, вошла в зал Благородного собрания, залитый огнями. Александр Михайлович, подтянувшийся, с щегольским цилиндром на голове, смотрелся еще совсем молодцом, и понятно было, что среди его частых и разнообразных капризов полновластного паши, среди зеленой молодежи подведомственного ему театра ему случалось еще внушать легкие симпатии.
Асенкова шла как во сне. Никогда она не была в залах собрания, никогда не видала такого шумного и пестрого движения, не слышала этого писка поддельных голосов, этого шумного говора маскарадных интриг, не находилась среди этой горячей атмосферы лихорадочного шума и движения.
С хоров гремел дивный оркестр волшебника Штрауса, отца того «короля вальсов», который сводил с ума все последующие поколения. Посреди большого бокового зала, на высокой эстраде, обставленной зеленью и пальмами, в своих живописных костюмах пели и плясали цыгане.
Цыганки хоров старого, бывалого времени не щеголяли в заграничных бальных костюмах, выписанных из Парижа, которые так мало идут этим дочерям горячей степи. Цыгане появлялись на эстрадах в своих национальных костюмах и пели не романсы, а свои настоящие, родные жгучие песни. Это были настоящие кочевые цыгане, со всей оригинальной прелестью своего особенного быта, со всем пылом своей бурной страсти.
Асенкова еще никогда не слыхала настоящих цыганских песен и, услыхав их, выдернула свою руку из-под руки Гедеонова и почти побежала к эстраде.
Гедеонов с улыбкой последовал за нею и, дойдя до эстрады, оглянулся. Он заметил, что толпа почтительно расступается, и увидел вдали входившего в зал государя.
Маленькая Асенкова не заметила императора. Она ничего и никого не могла бы заметить в эту минуту — так охватили ее всю жгучие звуки цыганских песен.
— Ах, как они поют, как они поют! — воскликнула она, прижимаясь к руке своего кавалера. — Ах, как я рада, что приехала сюда… И как я вам благодарна!
— Не меня надо благодарить, а государя. Я по его приказанию приехал с тобою сюда! — сказал Гедеонов, направляясь навстречу императору и почти насильно увлекая за собою свою миниатюрную маску.
Асенкова, стройная и гибкая, была прелестна в своем щегольском маскарадном костюме. Ее дорогое атласное домино было сплошь обшито широкими кружевами, волнами падавшими вокруг ее стройной талии. Из-под кружева бархатной полумаски заманчиво выглядывал крошечный коралловый ротик с ровными, как перлы, зубками, и ее чарующая улыбка оживлялась блеском глаз, как яркие звездочки блестевших в продолговатых разрезах черного бархата. Никто не узнал бы под этой маской маленького задорного гусара, но прелестная и совсем молоденькая женщина видна была сразу…
Гедеонов стал так, чтобы государь, проходя мимо, мог заметить его. Он угадал верно: государь взглянул в его сторону и, подойдя к нему, заговорил с его маской.
Асенкова, вконец сконфуженная, сделала ему глубокий реверанс. Это вызвало кругом улыбки. Молодая девушка почувствовала, что сделала не то, что следовало, и покраснела под своей предательской маской.
— Ты, маска, вероятно, в первый раз здесь? — улыбнулся государь. — Ты даже с законами маскарадов не знакома?
— Да, ваше величество, — робко ответила Асенкова, не стараясь изменить голос.
Император рассмеялся.
— Здесь нет ни величества, ни высочества, — сказал он. — Здесь все всем говорят «ты»… Это привилегия маскарадов.
— Я не знала, — тихо, как бы оправдываясь, проговорила миниатюрная маска.
— Тебе твой кавалер не надоел? — шутя спросил государь, нагибаясь к ней. — Ты не желала бы переменить его?
