Карина приснилась столь живо и щемяще радостно, что утром, наткнувшись на книгу умных советов, Еремеев зашвырнул ее в угол комнаты.
Оставался «вариант № 3» — самый рисковый и самый действенный, как ему казалось. Прежде чем на него решиться, Еремеев позвонил в Севастополь и вызвал в Москву Артамоныча, затем договорился с комендантом общежития — за бутылку «Наполеона» — что в его комнате поживет, пока его не будет, двоюродный брат Павел Артамонович Пупышев, и попросил ему передать два конверта. В одном лежало завещание насчет яхты и распоряжение насчет Дельфа, в другом — письмо к следователю Махалину с предложением открыть уголовное дело «по факту исчезновения гражданки Табуранской и гражданина Еремеева в недрах фирмы ритуальных услуг «Эвтанатос». Артамонычу же предписывалось оба пакета через неделю вскрыть, если за эти семь дней Еремеев не заберет их сам.
Пакет с паспортом и деньгами он попросил Махалина спрятать в его бывший сейф до востребования.
Только после всего этого он позвонил по справочному телефону «Эвтанатоса». Приятный и грустный женский голос уточнил:
— Вы приняли окончательное решение?
— Да.
— Как вас зовут? Имя, фамилия необязательна.
— Анатолий.
— Анатолий, я встречу вас. Вы где сейчас находитесь?
— На Стромынке.
— Вы сможете добраться до больницы спортивной травматологии? Она находится на Садовом кольце, недалеко от Курского вокзала.
— Да, я знаю.
— Больница расположена в старинной усадьбе, там сохранился парк — он выходит к Яузе. В углу парка, как войдете, слева, небольшой желтый домик с полукруглой башней — бывшая обсерватория. У входа в нее я буду вас ждать. Меня зовут Анастасия. Я буду в черном плаще, в волосах — черный бант. Как я вас узнаю?
— Тоже черная кожаная куртка, серый свитер, джинсы.
— Сколько времени вам понадобится?
— Минут сорок.
— До встречи! — с бархатным придыханием попрощалась стюардесса Харона.
Смеркалось, когда Еремеев прошел за чугунные решетки старого сумрачного, сырого от предосенних дождей, больничного, а некогда усадебного парка. Как и все подобные уголки старой Москвы, парк был изрядно запущен, трачен временем и людьми, отбившими зачем-то руки у мраморных богинь и носы у греческих героев. Но кроны столетних лип и дубов были отменно густы, они сплетались над аллеями так плотно, что походили на перекрытия тоннелей.
Желтые стены бывшей обсерватории, украшенной ампирной лепниной, открылись сразу же, как только он вышел на заваленную звездами кленовых листьев боковую дорожку. Должно быть, прежний владелец увлекался астрономией и проводил под жестяным куполом своей звездочетни вдохновенные ночные часы. Теперь же двери были заколочены досками крест-накрест, а сама постройка пришла в такую ветхость, что чудом держалась над обрывом паркового склона, сбегавшего к набережной Яузы.
Анастасии еще не было, как не было вокруг и ни одной живой души, разве что привокзальные вороны устраивались на ночь в своих черных гнездах-шапках, нещадно галдя и ругаясь. Их резкие злобные крики вздымали в душе тоску и смятение.
Едва Еремеев присел на проломленную скамейку, как заколоченная дверь обсерватории открылась вместе с прибитыми к ней досками, и по трем полуразрушенным ступенькам спустилась высокая женщина в черном плаще и с черным бантом в золотистых волосах.
«Увидишь такую, — невольно подумал он, — и умирать не захочешь… Впрочем, кто решился по- настоящему, того уже никто и ничто не остановит». Он поднялся ей навстречу.
— Анатолий? — спросила она.
— Да.
— Идемте со мной.
Они вошли в полутемный тамбур, скудный свет в который проникал через разбитое полукруглое окно над дверью, и осторожно ступая по подгнившим половицам, прошли к перилам ржавой винтовой лестницы, чьи растресканные ступеньки из узорчатого литья круто уходили вниз. Здесь Анастасия включила карманный фонарик.
— Ступайте вниз, я вам посвечу.
Еремеев не без опаски закружил вглубь, надо было понимать, цокольного этажа, затем подвала, пока не уперся в оббитую железную дверь.
— Толкайте ее, она не заперта!
Он оглянулся — черная стюардесса смотрела на него печально, ласково и ободряюще. Дверь открылась с протяжным скрипом, и они оба вошли в узенький ход-коридорчик, который шагов через тридцать окончился решетчатой дверью. Она легко отворилась, и Еремеев оказался на тротуаре какого-то глухого переулка в двух шагах от распахнутой дверцы в салоне санитарной «волги». Ничего не оставалось, как нырнуть в него, и крепкий парень в белом халате тут же захлопнул за ним дверь. Анастасия, набросив поверх плаща тоже что-то медицинско-белое, села рядом с водителем, и «волга» сорвалась с места.
— Ложитесь на носилки, — предложил командным тоном санитар. — Вам удобнее будет.
Сам он расположился на откидном сиденьице рядом с дверцей. Парень Еремееву очень не понравился, но он покорно улегся на брезентовое ложе и с удовольствием вытянулся во весь рост. Ехать лежа и вправду было намного удобнее. За матовыми стеклами салона звучно, но незримо проносилась Москва. Сначала он пытался хотя бы очень грубо определить направление движения, но скоро убедился в полной бесполезности своих попыток. Лежал, кренясь на поворотах, расслабившись телесно, но не умственно.
«На что вы рассчитываете, капитан Еремеев? На мину-«листик», которую у вас отберут при первом обыске? На неизменную пока еще фортуну? Или на дверь в стене надвигающегося тоннеля? Но дверь в стене салона пока что наглухо блокирована амбалом-санитаром…»
Ему казалось, хотя он и сам понимал, как глупо на это рассчитывать, что там, куда его везут, он сразу же увидит Карину, а как только увидит, сам собой возникнет и план действий. Не из таких переделок выходил. Главное, чтобы она была там.
А если ее нет?!
Тогда действовать сообразно обстоятельствам.
Ехали тридцать пять минут — Еремеев засек это по часам незаметно для санитара. Наконец машина встала, послышались приветствия, в салон заглянула Анастасия:
— Идемте со мной!
Из того, что он успел увидеть в густой вечерней мгле, ничто не подсказывало, куда его привезли. Глаз выхватил деревянное крыльцо беленького отштукатуренного коттеджа, несколько березовых стволов да собачью будку у высокого глухого забора.
Они прошли в небольшую комнатку с черными шторами на окне и стенами, задрапированными черным шелком. Запах восточных благовоний струился из медной курильницы, висевшей на цепочке под черным же потолком вместо люстры. Освещалась же комнатка свечами в кованом семисвечнике, стоявшем на черном столе в левом углу. Анастасия кивнула ему на черное провально-мягкое кресло, а сама заняла место за столом, по-хозяйски придвинув к себе черный телефонный аппарат. Она набрала короткий трехзначный номер.
— Да, я… Приехали. Ты сам будешь беседовать? Хорошо.
Через минуту она уступила место широкоплечему молодому человеку с черной шкиперской бородой.
— Итак, — начал он, внимательно разглядывая клиента, — я поздравляю вас с правильным шагом! Вы у нас, и это самое главное теперь в вашей жизни. Я — врач-психолог. Можете звать меня Михаилом, Мишей. Не волнуйтесь, я не стану отговаривать вас от принятого решения. Хотя и обязан попытаться это
