— Молодая. Красивая. Жалко.
— Жалко у пчелки. Шел бы ты, заботливый!..
— Я-то уйду. Но ты крепко подумай. И еще одно. Не напрягай зря своих ребят. Они и так устали.
— Это насчет чего?
— Насчет телефонного номера, который сейчас на твоем табло светится. Звоню от случайных людей. Через четверть часа меня здесь не будет. Спокойной ночи, малышка!
Она швырнула трубку. Он — тоже.
Дурак! Узнать по телефонному номеру адрес дело пятнадцати минут. Тридцать минут на дорогу. Через сорок-полста минут могут заявиться… Питон чувствительный! Мягкое у тебя сердце, Еремеев, как валенок. Он натянул джинсы, свитер, достал из-под подушки пистолет и сунул в карман кожаной куртки.
«Ваше решение?!»
Он глянул на часы: светящиеся стрелки сжимали цифру «два». В роковые минуты внутренний голос переходил на язык приказа. Срабатывала генетика четырех офицерских поколений.
«Докладываю решение: ставлю «маячок» и покидаю квартиру с «тревожным» чемоданчиком. Веду из укрытия наружное наблюдение за подъезжающими к подъезду машинами. С началом движения электричек убываю в Хотьково и живу у Тимофеева до принятия дальнейших решений…»
«Тревожный» чемоданчик, с которым он несся когда-то по боевой тревоге из дома на подводную лодку (смена белья, бритвенный прибор, флакон одеколона, карманная фляжечка с коньяком и карманного же формата томик Гумилева) хранил ныне совсем другие вещи: свежую тельняшку, кортик, «звезду шерифа» за автономку (вырезал аппендикс у боцмана под водой в Средиземном море) и «звездочку» за Афган (за десять рейдов в горы со спецназом), пару потрепанных полевых погон, с которыми вернулся из Кандагара, резной кедровый складенец Соловецкого монастыря (бабушкин подарок), семейный фотоальбомчик, две запасные обоймы к пистолету, диплом, орденские книжки.
Осмотрев комнату, он снял со стены старинный сифонный барометр, память об отце, и, упаковав его в рекламную газету «Экстра М», забивавшую каждое утро почтовый ящик наглухо, уложил реликвию поверх всех вещей. Все? Ах, да — пакет с долларами на подоконнике… Он засунул «зелень» между карманной «шильницей» со спиртом и плиткой «аварийного» шоколада. Теперь все. Увесистый, однако, чемодан.
Телефонный звонок взрезал полуночную тишину. Снял трубку:
— Кто там?
— Это я, — раздался ее голос.
— Номер проверяешь? Определитель не врет. Только ты меня с порога вернула. Больше тебе эти цифры не понадобятся.
— Да не нужен мне твой телефон! Я просто хочу сказать, что ты передергиваешь. Нечестно играешь…
— То есть?
— Ты же ведь сахар подсыпал вместо порошка!
— А насчет порошка у нас договора не было. Улику — самую главную — я тебе вернул. А вот насчет порошка — извини. Я эту гадость в унитаз высыпал. Зачем людей травить?
— Мент и есть мент! Мусор и му…
— Стерва! — бросил он в пипикающую трубку.
«Нашел кого жалеть… Конечно же, проверяла номер.
Сейчас докладывает боссам».
Он набрал ее номер. Занято. «ЧИД. Что и требовалось доказать. Ну, ничего, у нас еще есть в запасе минимум полчаса». Он оглядел комнату с тем чувством, с каким люди навсегда покидают свои стены. Жить ему здесь уже не дадут. Книги жалко. Хорошие книги подобрались. «Может, успею собрать? В коробку и к соседям? Потом передадут. Поздно, спят».
Звонок. В трубке молчание. Кто-то слушает и молчит. Проверяют? Еще раз? Зачем?
Наконец на том конце провода решились.
— Ал-ло… Это снова я.
По первым же звукам ее поплывшего голоса он понял, что она выпила.
— Ты что, поддала, что ли?
— Пахнет из трубки?
— Водярой так и несет.
— Я водку не пью. «Наполеончика» хлебнула.
— С какой это радости?
— Напугал и еще спрашивает…
«Тянет время. Держит на проводе, чтобы бультерьеры успели… Давай-давай… Все равно не успеют…»
— Напугал, говорю, и еще спрашивает!
— Пугать тебя твои же мальчики станут. Вот они напугают. Будь спок. А я — предупредил.
— Ну и что мне теперь делать?
Ему показалось, что она всхлипнула. Во всяком случае, растерянность она сымитировала мастерски.
— Ты напрасно дурачишься! — рассердился он. — Я-то лучше тебя знаю, на что твои боссы способны. Ты с ними от силы год-два общаешься, а у меня от них десятый год глаза на лоб лезут…
— Я не дурачусь! Я серьезно спрашиваю…
— Это были твои деньги? В пакете?
— Да.
— Что же они тебе не помогли?
— Они сказали, что через четверть часа все деньги ко мне вернутся… Но ты их здорово обставил.
— И что же, плакали теперь денежки?
— Нет, мне сказали, что все возместят.
— И ты поверила? И ты веришь?
— Пока еще да.
— Ты думаешь, что, находясь под колпаком, ты все еще стоишь для них тридцать тысяч баксов?
— Меня он ценит дороже.
— Кто это «он»?
— Не твое дело.
— Извини. Спросил не подумав. Последний вопрос: ты ему уже сообщила телефон, откуда я звоню?
— Да.
— Странно… Тогда зачем ты мне в этом призналась?
— Сама не знаю.
— А разговор этот тянешь, чтобы он успел?
— Н-нет… Он сказал, что разберется с тобой завтра. У тебя есть еще время…
— Раз ты так говоришь, значит, его уже нет.
— Но я же все время говорила тебе правду.
— Вероятно. Но это не может продолжаться без конца…
Она не ответила. В трубке отчетливо послышалось звяканье стекла и бульканье жидкости.
— Ты пьешь?
— Да. Мне страшно. Ты так и не сказал мне, что делать.
— Все равно ты этого не сделаешь. Здесь нужна отчаянная решимость… Неженская решительность.
— Ты думаешь, у меня ее нет?
— Когда на человека несется машина, он резко отскакивает. А ты еще не видишь эту машину. Ты не успеешь…
— На тебя, между прочим, тоже несется… Грузовичок.
