весны. Здание, на которое он вчера обратил внимание, но не мог разглядеть в ночной темноте, предстало перед ним во всей своей красе. Шарль Эдуар, или, как его звали друзья, неистовый Корбю, стоял на углу Сретенского бульвара и Улановского переулка, завороженно глядя на шестиэтажный дом-корабль.
Неожиданно его взгляд привлекла совершенно весенняя картинка. Он увидел, как в подъезде за чугунным кружевом ворот открылась дверь, а из нее... нет, не вышла, не выбежала, а буквально выпорхнула девушка.
– Какая красота! – пробормотал Корбю, сам еще не до конца понимая, о чем он – о доме, на который он специально приехал посмотреть, или о девушке.
Сказанное было справедливо по отношению к зданию и к девушке. То, что дом – самое красивое сооружение в Москве, Корбю уже окончательно решил для себя, и он, конечно, еще рассмотрит его во всех подробностях, ведь у него впереди столько времени! А вот девушка... Наверное, она здесь живет.
Необыкновенное чувство охватило Корбю. Это весеннее утро, ласковый ветерок, стройная фигурка девушки в креп-жоржетовом платье, эти светлые волосы, блестящие на солнце... Молодая зелень на деревьях бульвара, ощущение свежести, юности, радости – все вместе совершенно сбило с ног знаменитого архитектора.
Так он чувствовал, а надо сказать, интуиция никогда не обманывала маэстро.
Но он стоял далеко и не видел лица незнакомки. «Нет, я просто обязан увидеть ее поближе», – решил Корбю и быстрым, решительным шагом направился навстречу девушке.
Они поравнялись, и Корбю понял, что не ошибся. Девушка с такой грацией, с такими движениями не могла быть некрасивой. Она действительно оказалась очень пригожей, очень юной, со слегка вздернутым носиком и огромными зелеными глазами, которые просто потрясли Корбю. Он уже было открыл рот, чтобы заговорить с прекрасной незнакомкой, но она прошла мимо, скользнув по нему абсолютно спокойным взглядом. Знаменитый архитектор так и остался стоять посреди бульвара с растерянным видом.
А на что он надеялся? Понятно. Ну не могла же она с ним заговорить на улице. Это было бы даже странно. Девушка явно из хорошей семьи. Как было бы славно услышать ее голос! Впрочем, она ведь может и не знать французского. Заговори он с ней, она бы все равно ничего не поняла и, скорее всего, испугалась.
Здесь, в Москве, почему-то шарахаются от иностранцев. Ну конечно, его же предупреждали, что русские вообще всего боятся, да и его опасаются одного отпускать. Вон в машине сидит ждет вечный его сопровождающий «товарищ Игнатов». Ладно бы переводчик, а то ведь и по-французски не говорит. Просто – сопровождающий. Кстати, сейчас он очень внимательно наблюдает за всем происходящим. Нельзя останавливаться и надо продолжать движение.
Корбю прошел еще несколько шагов и остановился, выбрав наиболее удобную точку, чтобы разглядеть дом-корабль. Он смотрел на шпили и окна, на неповторяющиеся эркеры, башенки, женские головки во фризах, на стеклянные купола и фонари вдоль всего фасада здания, а на глаза наплывало чудное видение, только что промелькнувшее мимо и, возможно, потерянное навсегда.
Да, действительно, счастье – это всего лишь миг, который потом вспоминаешь долгие годы. Мгновения, которые появляются ниоткуда и тут же уплывают в никуда.
Такого чувства знаменитый архитектор еще не испытывал в своей жизни.
Некоторое время Корбю неподвижно стоял, переживая эмоциональный всплеск и горечь потери, наконец, словно стряхнув с себя оцепенение, развернулся и привычным стремительным шагом направился к машине, где его терпеливо ждали водитель и товарищ Игнатов.
Знаменитый архитектор опустился на заднее сиденье авто в том же состоянии духа, что был до своей короткой прогулки, ничем не смутив своего «опекуна».
Остановка не была запланирована, а Корбюзье уже начал понимать, что любые экспромты напрягают товарища Игнатова, тревожа его бдительность. В конце концов, сейчас они поедут на встречу с русскими коллегами. Сначала в мастерскую Весниных, а затем и к Бурову. Корбю давно ждал этого. В конце концов, главное – работа, а все остальное, какая-то там личная жизнь... Да сроду ее не было у знаменитого маэстро. Где на нее время-то взять?
Дежавю
Машина Шапошникова чуть ли не ползком пробиралась по Бульварному кольцу, останавливаясь на каждом перекрестке. Было около четырех часов дня, но на дороге творилось настоящее столпотворение. Владимира, однако, не раздражало это обстоятельство. Он любил центр Москвы, особенно вот этот околоток – Петровский, Рождественский, Сретенский бульвары...
Сколько воспоминаний связано с этими местами! В начале девяностых здесь все было иначе. Атмосфера напоминала времена Великой депрессии и сухого закона в Чикаго. Дома стояли мрачные, переулки, соединявшие бульвары с Садовым кольцом, были пустынными. Впрочем, подготовка к реконструкции шла с начала восьмидесятых. Тогда еще не появились сноровистые инвесторы и не приехали турки с югославами, но жителей уже расселили по новостройкам. Их квартиры заняли хлынувшие тогда в Москву из разных стран, ставших в одночасье заграницей, грузины, узбеки, таджики – но больше всего здесь было русских, которые стали в новых странах абсолютно никому не нужны. Среди них было много художников, артистов, режиссеров – да кто тут только не встречался! Кто мог, устраивался на работу дворником. Жили в «убитых» коммуналках, кто-то почти официально, а другие заселялись, что называется, самозахватом. Всех объединяло единое желание – найти себя в совершенно новой жизни, непонятно куда устремившейся. Каждый был занят поисками работы, своей ниши, своих заказчиков. Жили очень трудно, но весело. Может, потому, что терять уже было нечего – все исчезло вместе с прошлой жизнью.
Шапошников прекрасно понимал состояние этих людей. Единственное, что было у него, в отличие от них, так это комната в душной коммуналке знаменитого дома Жолтовского на Смоленке.
В одночасье Владимир потерял работу. То есть она была, но практически не оплачивалась. Он работал на строительстве оборонных объектов, которые утратили свою актуальность, – из Германии выводили советские войска, содержать их было не на что, оборонные предприятия закрывались, замораживалось строительство.
Что-то необходимо было предпринимать, придумывать. И Володя придумал. Решил создать строительную бригаду и набрать в нее специалистов высокого класса, чтобы можно было выполнять самые немыслимые желания богатых заказчиков, – а они уже стали тогда появляться в Москве.
Все это напоминало пир во время чумы – начало строительства роскошных вилл для новых русских, безысходное веселье людей, умеющих что-то делать руками. Кто-то из них так и не нашел себя, спился, потерялся, но было много и таких, кто выстоял и определился в новой жизни.
Вот здесь на Петровском бульваре, в развалинах, располагалась штаб-квартира основателя русского перформанса Петлюры, так до конца и не понятого Владимиром. Тут, на пустыре за разбитыми домами, устраивались концерты пани Брони, знаменитой в те годы в среде московского андеграунда, и ее спутника жизни Владимира Ильича, очень удачно косившего под Ленина. Здесь же располагался бар-чайная, где заправлял знаменитый Петя-чайник, готовивший какие-то лечебные коктейли на травах и спирте – прекрасное средство от простуды и вообще от любых заболеваний. Большие сходки устраивались только в теплое время года, когда не было грязи и слякоти, а к Пете-чайнику можно было прийти независимо от сезона, в любое время дня и ночи, – попить чайку, покурить травку, оттянуться, забыться, привести иностранцев, чтобы могли подивиться русской экзотике.
Это место Владимиру показал знакомый художник по фамилии, вполне соответствующей времени, – Бурьян. Неглупый мужик, обо всем имеющий свое суждение, талантливый художник, но существующий по жизни действительно как трава перекати-поле. К тридцати годам у него уже было пятеро детей, прокормить которых он, конечно, не мог. Однако судьба сжалилась над их матерью и послала ей англичанина, одного из тех, кого Митя Бурьян окунал в реалии перестройки в баре у Пети-чайника. Короче, этот англичанин увез бурьяновских жену и детей в Лондон, оплачивая биологическому отцу ежегодные встречи со своим потомством. Видимо, для того, чтобы дети никогда не сожалели о расставании с московским папой.
У Бурьяна было одно очень ценное качество. Он запросто сходился с людьми, и было ощущение, что его знают все. Каждый вечер он пил, гулял у какого-нибудь художника. Тогда они все кучковались в центре, и Бурьян, как Мороз-воевода, дозором обходил владенья свои. Он перемещался из мастерской в мастерскую – от Сретенки до Лубянки, от Петровки до Цветного бульвара, потом Новокузнецкая, далее – везде...
Володя уже собрал основной костяк бригады. Недоставало резчика по дереву и художника по росписи
