Грас не стал распространяться по этому поводу, хотя у него и были сомнения из разряда тревожных. Некоторые из этих сомнений касались Всеволода, но он не мог выразить их вслух, не обижая беженца. Король обратился к переводчику:
– Спроси парня, как ему удалось убежать из Нишеватца, когда он понял, что Василко… нехороший человек. – Он не стал воспроизводить красочное ругательство.
Опять полились хриплые, гортанные звуки. Последовал немедленный ответ от человека, который выбрался из Нишеватца. Переводчик спросил его еще о чем-то. Его голос был более живой, когда он говорил по-черногорски, чем когда переходил на аворнийский.
– Он говорит, что он не мешкал. Он говорит, он убежал раньше, чем Василко смог послать кого-нибудь вслед за ним. Он говорит…
Прежде чем переводчик смог закончить, черногорец тяжело задышал, затем широко взмахнул руками.
– Нет! – закричал он.
Это было едва ли не единственное слово на черногорском языке, которое Грас понимал. Перебежчик зашатался и начал оседать, как будто стрела попала ему в грудь.
– Нет! – снова выкрикнул он, на этот раз более невнятно.
Кровь хлынула у него изо рта и из носа, из уголков глаз, а также из ушей. Через мгновение она начала капать из-под ногтей тоже. Мужчина тяжело рухнул на землю, дернулся два или три раза и затих.
Всеволод мрачно произнес:
– Теперь вы видите, ваше величество, что мой сын, моя плоть от плоти, делает с людьми.
Он закрыл лицо ладонями с бугристыми венами.
– Очевидно, ваше величество, этот человек не избежал мести Василко.
Бесстрастная манера речи переводчика контрастировала с отчаянием Всеволода.
– Очевидно, да.
Грас осторожно отступил на шаг от трупа черногорца, из которого все еще лилась кровь. Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Нужно было принимать какое-нибудь решение.
– Приведи ко мне Птероклса, – велел он офицеру, стоявшему рядом с ним.
Ему пришлось повторить свои слова. Офицер, как завороженный, не мог отвести взгляда от окровавленного тела. Наконец, словно очнувшись, он судорожно кивнул и поспешил прочь.
Колдун быстро пришел, но недостаточно быстро, чтобы удовлетворить Граса. Птероклс едва взглянул на мертвого черногорца и тут же отпрянул в страхе и волнении.
– О, боги! – резко выкрикнул он. – Боги!
Грас подумал о Милваго, который был теперь Низвергнутым. Лучше бы он не думал. Это только подтверждало правоту Птероклса, чего он не хотел.
– Узнаешь заклятие, при помощи которого это сделано? – спросил король.
– Нет, ваше величество, – Птероклс покачал головой, – но если я когда-нибудь увижу человека, который использует его, я промою свои глаза, прежде чем посмотрю на что-нибудь другое. Разве вы не ощущаете, насколько это отвратительно?
– Я вижу, насколько это отвратительно. Ощущать? Нет.
– Чаще всего я сочувствую простым людям, потому что они не могут видеть и ощущать того, что очевидно для меня. – Птероклс снова взглянул на труп черногорца, и его качнуло. – Но иногда, время от времени, я завидую им. Этот случай как раз из таких.
Несколько раз поклонившись королю Ланиусу, крестьянин проговорил:
– Ваше величество, если мой барон когда-нибудь узнает, что я был у вас, то мне не поздоровится.
– Если король Аворниса не может защитить тебя, кто же сможет?
– Вы – здесь. Я живу очень далеко от столицы. Если бы мой двоюродный брат, который переехал сюда более двадцати лет назад, не приютил меня у себя, я бы никогда не приехал. Но барон Кламатор, он там же, где и я.
Вот она, реальность. И хочет этого Ланиус или нет, но никуда ему от нее не деться.
– Ну, продолжай… – сказал он.
Выждав некоторую паузу, крестьянин сказал:
– Меня зовут Фламмеус, ваше величество.
– Фламмеус. Да, конечно.
Ланиус подосадовал на самого себя. Слуга прошептал ему имя просителя, а он – забыл. Он не любил ничего забывать.
– Продолжай, Фламмеус – «Если бы я повторил это имя несколько раз, оно бы застряло у меня в памяти». – Что делает барон Кламатор?
На самом деле ему не требовались объяснения. Фермеры обычно приходили с одними и теми же жалобами на местную знать. И действительно, Фламмеус сказал:
– Он забирает землю, на которую не имеет права. Мы свободные люди, а он все делает, чтобы превратить нас в рабов, как делают ментеше.
