стране; любим туземцами и сам их люблю, ревностно тружусь для их блага… но и знаю себя чужим, тайно грущу о полях моей родины»[1508].
Как раз после этого признания Гершензона уместно напомнить соображение, которого уже от первых страниц требует эта глава: что в «ассимиляции», очевидно, следует различать ассимиляцию гражданско- бытовую, когда ассимилированный полноценно входит в самый поток жизни и интересов туземного народа (в этом смысле, вероятно, подавляющее большинство евреев России, Европы и Америки назвали бы себя сегодня ассимилированными), ассимиляцию культурную и – безостаточную ассимиляцию в глубинах духа, которая осуществляется значительно реже, но бывает и она. Третий случай – более сложный и не вытекает из первых двух. (Так «Переписка из двух углов» Вячеслава Иванова и М. О. Гершензона, эта «маленькая книжка огромной важности», являет, по мнению критика, «доказательства неполноты духовной ассимиляции еврея, даже в случае его очевидной культурной ассимиляции»[1509].)
Вот – революционер в молодости, а после революции «обращённый» эмигрант, восхищается, как
Ещё же – неизменная, надёжная, безотказная еврейская взаимоподдержка – замечательная способность, сохраняющая еврейский народ. Но от неё-то – уж тем более нестойкость ассимиляции.
Не только с укреплением сионизма, но от самого хода XX века еврейство получало импульсы отшатнуться от ассимиляции.
Убеждённый сионист Макс Брод писал в 1939, в самый канун Второй Мировой войны: «В дни куда менее развитой государственности XIX века ещё можно было выдвигать теорию ассимиляции», но «эта теория потеряла всякий смысл в эпоху, когда народы всё твёрже сплачиваются»; «нас, евреев, неминуемо раздавят народы, воспылавшие воинственным духом национализма, если мы сами не подумаем о себе и не отступим заблаговременно»[1511].
Весьма сурово высказался Мартин Бубер (1941): «До сих пор нашего существования хватало лишь на то, чтобы сотрясать троны идолов, но не на то, чтобы воздвигать трон Господень. Именно в силу этого наше существование среди народов столь таинственно. Мы претендуем на то, чтобы научить абсолюту, но в действительности мы лишь говорим «нет» другим народам, или, пожалуй, мы сами являем собою такое отрицание и ничего больше. Вот почему мы стали кошмаром наций»[1512] .
А дальше – через еврейскую историю прошли две глубокие борозды: Катастрофа – и вслед за ней создание Израиля. И они бросили ещё новый, резчайший свет – на проблему ассимиляции.
Выводы для еврейства всего мира от создания государства Израиль тогда же продумал и отчётливо сформулировал Артур Кестлер в своей книге «Обетование и претворение: Палестина 1917-49» и статье «Иуда на перепутье».
В молодости ревностный сионист, в 1926 уехавший из Вены в палестинский кибуц, затем несколько лет в Иерусалиме журналист, ведущий постоянную колонку на иврите в газете Жаботинского, и корреспондент ряда немецких газет, он теперь писал: «Если исключить из еврейской религии мистическую тоску о возвращении на Землю Обетованную, то исчезнет сама основа и суть этой религии». И вот «подавляющая часть еврейских молитв, ритуалов и символов потеряли смысл со дня восстановления еврейского государства… Бог Израиля выполнил договор, вернул землю Ханаан семени Авраамову… Если же [верующий еврей] отказывается выполнить предписание вернуться в страну предков, то он нарушает договор и… предаёт себя анафеме и исключению из рядов еврейства». А для категории евреев, «нечётких» в религии, – непонятно, зачем нести жертвы для сохранения «еврейских ценностей», не вписанных в религиозную доктрину. «Религия теряет всякий смысл, если вы продолжаете молиться о возвращении в Сион даже тогда, когда вы твёрдо решили туда не ехать». – Да, выбор – болезненный, но «выбор должен быть сделан немедленно, и это – ради следующего поколения… Хочу ли я переехать в Израиль? Если же не хочу, то какое же я имею право называть себя и впредь евреем и наложить этим на своих детей клеймо обособленности?»; «весь мир будет искренне приветствовать ассимиляцию евреев», и, поколения с третьего, «еврейский вопрос постепенно исчезнет»[1513].
Лондонская еврейская газета (Jewish Chronicle) возражает Кестлеру: а может быть, «для еврея диаспоры гораздо лучше, гораздо разумнее и достойнее продолжать жить, как и до этого, но в то же время помогать строить государство Израиль?» – Кестлер непреклонен: то есть «они хотят одновременно и сохранить пирог целым и полакомиться им. Это – гибельный путь»[1514] .
Но, возражает ему газета, ведь все предыдущие попытки ассимиляции всегда кончались неудачей; отчего же теперь будет по-иному? – А потому что «все попытки ассимилироваться, предпринятые до сих пор, были половинчаты, основанные на неверной предпосылке, будто евреи смогут стать полноценными сыновьями народа-хозяина, сохраняя в то же время свою религию и оставаясь «избранным народом». Однако
И вот, евреям диаспоры Кестлер предложил жёсткий выбор: «либо стать израильтянами, либо перестать быть евреями. Сам он избрал второе»[1516]. (Нечего и говорить, что в диаспоре выводы Кестлера были встречены по большей части бурно-критически.)
Но те, кто избрали первое, граждане государства Израиль, – получив новую опору, от неё приобрели и новый взгляд на эту всевечную проблему. Вот, современный израильский автор резко пишет: «Галутный еврей – безнравственное существо. Он пользуется всеми благами приютившей его страны, в то же время не отождествляясь с ней полностью»; «эти люди требуют для себя статуса, какого не имеет ни один народ в мире, – чтобы им разрешено было иметь две родины: одну, в которой они живут, и другую, в которой «живёт их сердце». И после этого они ещё удивляются, что их ненавидят!» [1517]
И ещё как удивляются: «За что же, за что еврея так не любят (а не любят, никуда не денешься, иначе и освобождаться было бы не от чего)? От чего освобождаться? Не от еврейства, это ясно…»; «отлично знаем, что освободиться надо, решительно необходимо, а вот пальцем прямо указать, от чего… пока не сумели»[1518].
