— Пыталась. Гипнотизера домой приглашала, потом уговаривала закодироваться. Бесполезно.
— Пьяный буянил?
— Наоборот, в тряпку превращался, хоть ноги об него вытирай. Оттого и жалела дурака. Если бы хоть раз «выступил», мигом бы на дверь указала.
— Лишившись работы в райпо, он полностью жил на вашем иждивении или где-то подрабатывал?
— Какое там иждивение… В запое почти ничего не ел, да и дома появлялся от случая к случаю. Днями и ночами неизвестно где бродяжил.
— С соседями, с друзьями мирно жил? — снова спросил Антон.
— От соседей жалоб на него не слышала, а с друзьями… Не было у него друзей. Так все, разная пьянь да рвань.
— Кому ж он насолил?
Галактионова потупилась:
— Ой, не знаю… Ужас какой-то…
— Когда не пил, чем увлекался?
— Кроме телевизора, ничем. Специальности у него никакой не было. В колонию залетел со второго курса железнодорожного института. На тоннельщика учился. За восемь лет, пока отбывал наказание, все науки перезабыл. Очень хотел работать в Новосибирском метрострое — не приняли. А в райпо грузчиком кого попало принимают.
Бирюков взял со стола у Лимакина протокол допроса. Читая биографические данные Галактионовой, будто между прочим, поинтересовался:
— Что это вы, с высшим торговым образованием, заведующей складом работаете?
— Кому сейчас нужно мое образование… — Она грустно усмехнулась: — Живем, извините, как в горящем дурдоме. Не жизнь, а черт знает что… Теперь, при всеобщем сумасшествии, пожалуй, только наглость да приспособленчество людские судьбы вершат. С моим же характером при таком раскладе жизни ничего не светит. Товароведов, того и гляди, всех посокращают, но без заведующих складами не обойтись. Вот и приходится взваливать на себя материальную ответственность, чтобы в безработных не оказаться.
— Да, Юлия Николаевна, жизнь очень сложная стала. — Антон положил листки протокола на стол и, словно приободряя Галактионову, улыбнулся: — Держитесь!..
— Другого выбора у меня нет. Надеяться не на кого, — потупившись, ответила она.
Оставшись с Бирюковым вдвоем, Лимакин сокрушенно почесал затылок:
— Кажется, неглупая женщина, а с алкоголиком связалась. Судьба, что ли, так сводит людей?..
Бирюков задумался:
— Знаешь, Петр, один умный римлянин еще до нашей эры сказал: «Судьба человека — чаще всего в его характере».
— Характер у нее вроде бы покладистый.
— Ну это еще надо посмотреть… С Борисом Медниковым не разговаривал?
— Говорил.
— Не закончил он экспертизу?
— Закончил, Антон Игнатьевич. Убийство. Удар нанесли сзади, похоже, бутылкой. В размозженном черепе обнаружены осколки бутылочного стекла… — Лимакин вздохнул. — Я уже заготовил постановление о возбуждении уголовного дела.
Бирюков подошел к распахнутому окну. С улицы веяло прохладой. Душный вчерашний день, как и предполагал Антон, завершился трескучей освежающей грозой с обильным ливнем. Напитавшись влагой, цветочные клумбы у входа в прокуратуру казались вызывающе яркими и напыщенными.
Только что вышедшая из прокуратуры Галактионова, пройдя по асфальтированной дорожке между клумбами несколько шагов, остановилась, словно соображая: в какую же сторону идти?.. Несколько секунд поколебавшись, она вроде бы хотела повернуть назад, но как будто внезапно передумала и торопливо направилась к автобусной остановке.
Глава 3
В медицинском вытрезвителе, по словам дежурного, Спартак Казаринов ни разу не был. Чтобы убедиться в этом собственными глазами, Слава Голубев взял журнал учета клиентов, обслуженных за последние полгода милицейским оздоровительным спецучреждением, и, ведя указательным пальцем по столбцу фамилий, сосредоточенно стал листать страницу за страницей. Занятие было утомительным, но Слава упорно добрался до вчерашних суток и здесь внезапно увидел фамилию Гурьяна Собачкина. От неожиданности даже оторопел и удивленно спросил дежурного:
— Как этот могильщик к вам попал?!
— Как все граждане попадают. У нас запрета ни на профессии, ни на партийность нет, — пошутил дежурный.
— Раньше он до состояния спецобслуживания не напивался.
— А вчерашним вечером упился так, что плашмя рухнул на асфальт у железнодорожного вокзала. Представляешь, поллитровку сорокапятиградусного коньяка без закуски за два приема из горла выпил, — дежурный, наклонившись, сунул руку под стол и показал темную бутылку с золотистой импортной наклейкой: — Вот, ребята со спецмашины вместе с невменяемым Гурьяном подобрали.
— Ого-го!.. — разглядывая этикетку, воскликнул Голубев. — Такой нарядный бутылек в коммерческом магазине четыреста пятьдесят рэ стоит.
— Там, у вокзала, Собачкин его и купил. Продавщица, вызывавшая спецмашину, рассказывала: достал пачку двадцатипятирублевок в банковской упаковке, отсчитал восемнадцать штук и, выйдя из магазина, приложился к бутылке.
— Ну, Гурьян… — Слава покачал головой. — Сколько у него денег было при оформлении на ночлег?
— Две тысячи пятьдесят.
— Значит, со стоимостью коньяка две с половиной…
— Угу. И все новенькими двадцатипятирублевками.
— Недурно! Где могильщик такой сиреневый куш сорвал?
Дежурный усмехнулся:
— Деньги теперь, наверное, только для нас с тобой проблема. Знаешь, сколько сейчас за рытье могилы платят?
— Знаю, не две с половиной тысячи.
— Две с половиной — пустяк. На прошлой неделе кооператор новосибирский у нас заночевал. Так у него в портфеле около двухсот тысяч было. Утром мне и врачу по тысяче предлагал в благодарность за то, что не обшмонали.
— Вы, разумеется, отказались…
Дежурный отвел глаза:
— Само собой.
— Молодцы! Пусть знает наших, правда?.. — Голубев лукаво подмигнул. — Будь моя воля, представил бы вас к государственной награде за бескорыстную службу России.
— Не хохми, — обиделся дежурный.
— Ничего себе хохмочка — от дармовой тысячи отказаться.
— Да брось ты…
Слава глянул на часы:
— Все, бросаю. Прокурор меня ждет.
