— В каких войсках Резкин служил? Томский адрес его сохранился? — спросил Антон.
— Есть адресок. А служил Юрка в каком-то военно-морском стройбате, — ответил Столбов.
Он подошел к этажерке, которую Бирюков сразу приметил — такие были почти в каждой, крестьянской избе, долго перекладывал книги, наконец взял одну из них, достал из нее пустой распечатанный конверт и подал его Антону. «Томск, Набережная Томи, 27, квартира 7. Резкин Ю. М.» — прочитал Антон обратный адрес, внимательно разглядел недавние почтовые штемпели и, все еще сомневаясь, спросил:
— Это Агриппины Резкиной внук?
— Ее. Чей больше… — Столбов положил книгу на стол. — Мы в одном классе учились.
— Почему он после армии ни одного письма бабке не прислал?
— Он и из армии столько же ей присылал. Когда деньжонки цыганил на мотоцикл, только и писал. Бабка не дала денег, писать перестал. Юрка еще тот писарь!
— Тебе же написал.
— Понадобился я ему, потому и написал. У него в бригаде толковых слесарей не хватает. А я в этом деле кое-что соображаю. Вот Юрка и вспомнил обо мне. Пишет, приезжай, мол, по триста рубликов каждый месяц зашибать будешь и квартирку с ванной и теплым туалетом заимеешь.
Бирюков слушал и в душе усмехался наивности, с которой ухватился у Агриппины Резкиной за матросское письмо. Думал: «Не заведи сейчас Столбов этот разговор, сколько бы пустой работы пришлось переделать!». На глаза попалась положенная на стол Столбовым книга. «Старый знакомый» — прочитал на обложке и вспомнил, с каким увлечением зачитывался в студенческие годы рассказами Льва Шейнина. И опять Столбов словно угадал его мысль.
— В райцентре как-то купил. Здорово пишет, — он взял книгу в руки. — Неужели все написанное правда?
— А что, не верится?
— Как тебе сказать…
Водка все-таки подействовала на Столбова. Он раскраснелся, потрогал ворот рубахи и, казалось, готов был вступить в спор:
— Вот есть тут, как преступники с повинной приходили. За это наказание им смягчали. А какая разница, с повинной преступник придет или следователь его вину докопает? Скажем, убили человека. Тут хоть как убийца винись, а человек-то не оживет. По-моему, это следователи, чтобы облегчить себе работу, пыль в глаза пускают: приходите, мол, преступнички, сами — помилуем. А клюнет на приманку какой чудак, его за хобот… и на всю катушку!
Глаза Столбова возбужденно блестели. Он придвинулся к Бирюкову и даже забыл о дымящейся в руке папиросе. Антон возразил:
— Если преступник с повинной явился, значит, в его сознании что-то произошло. Может, он понял всю глубину преступления и сам ужаснулся. Хитрецы с повинной не идут, а вот преступники, даже закоренелые, бывает иной раз, задумываются над смыслом жизни.
Столбов недоверчиво хмыкнул, несколько раз глубоко затянулся папиросным дымом.
— Это ж силу воли надо иметь, чтобы самому голову в петлю сунуть.
— Почему же в петлю?
— Если воровство или халатность, — продолжал Столбов, — тут еще куда ни шло. А убийство? За него ж высшую меру наказания приклепать могут! Нет, у меня бы силы воли не хватило. Я бы с повинной — дудки! Докажи, следователь, мою вину, тогда и петлю набрасывай.
— Видишь, как ты рассуждаешь: «Докажи мою вину». А у нас законом предусмотрено, что чистосердечное признание является основанием для смягчения наказания.
Столбов закурил другую папиросу, ухмыльнулся:
— В позапрошлом году я чистосердечно признался на свою шею. Есть у нас в Ярском один хмырь, Проня Тодырев. Лодырь несусветный, сутками спит. А как подопьет — откуда что берется. Ну точно бодливый бык на всех кидается. Особенно женщин да ребятню обижает. Не стерпел я однажды его куража, прицыкнул. Он — в пузырь. Вытаскивает из кармана складной ножичек и на меня. Я вроде и обижать, не хотел — всего один раз легонько дал ему по сопатке — а у Прони… юшка из носа. Дело было принародно, в клубе. Все видели, что Проня хоть и с детским, но все-таки с ножом на меня пер. Поддержали: «Правильно, Витька, давно рога обломать надо было». А через несколько дней приезжает из вашей милиции Кайров и спрашивает: «Бил Проню Тодырева?» — «Врезал, — отвечаю, — разок. Жалею, мало. Еще надо бы дураку поддать, чтобы людей не пугал». — «Значит, не отрицаешь? Так и запишем», — Кайров в момент настрочил протокол, показал, где мне расписаться, и говорит: «Если Тодырев не заберет свое заявление, будешь отвечать перед судом за мелкое хулиганство». Председатель колхоза Чернышев вступился за меня, а Кайров руками разводит: «Превышение обороны. У Прони хоть и дурная кровь, но отвечать за нее придется как за полноценную. Пусть договариваются мирным путем. Договорятся, дело прекратим». Вызвал Маркел Маркелович Проню, и так с ним, и сяк. А Проня ни в какую: «Полста рублей наличными, тогда заберу заявление. Мне сейчас много сладкого надо есть, чтобы восполнить кровь, утраченную из-за хулиганства Столбова. А в связи с малым дитем, средств на сладости у меня нет». Плюнул Маркел Маркелович и говорит мне: «Отдай дерьму полсотни, чтоб не вонял. Я тебе премию на эту сумму выпишу». От премии я, конечно, отказался, свои деньги отдал. А Проне того и надо было: закупил в сельмаге весь запас «Раковых шеек» и, недели две сорил по деревне конфетными обертками, хвалился каждому встречному: «Во, за счет Витьки Столбова кровь восстанавливаю!» — Столбов помолчал, будто думал, говорить ли дальше. — Прошлый раз, когда ты меня допрашивал, хотел кое-какие предположения высказать по колодцу, да вспомнил вот этот случай. Думаю, опять чистосердечно нарвусь на неприятность. А зачем мне это надо?
— И зря суда испугался, — сказал Антон. — Свидетели подтвердили бы твою невиновность, и схватил бы Проня по своему заявлению, как миленький.
— Зря! Это для милицейских суд не страшен. Вы все законы знаете, с судьями — по имени-отчеству. А мы в этом отношении люди темные. Только секретарь объявит: «Встать. Суд идет!» — у нас коленки затряслись. И свидетели дома храбрятся, а как за дачу ложных показаний распишутся, так в рот судье начинают заглядывать, чтоб ответом угодить. По себе знаю. Был один раз в свидетелях. Судья задает вопрос, а я глазами хлопаю, боюсь лишнее слово сказать. После сам над собою смеялся…
Непринужденно начавшийся разговор прервала мать Столбова. Заглянув со двора в избу, она тревожно сказала:
— Вить! А следователь-то, наверно, и впрямь утоп. Не зря Слышка суетился — милицейская машина у конторы остановилась.
— Чокнулись вы со Слышкой! — Столбов сердито указал на Бирюкова: — Вот он, следователь! А ты: «Утоп! Утоп!».
«Кто там из милиции приехал?» — удивился Антон и предложил:
— Идем со мной. Дорогой о колодце расскажешь.
— Что о нем рассказывать?.. — словно испугался Столбов, однако все-таки пошел с Антоном.
Шли молча. У конторы увидели Кайрова, милицейского шофера и старика Стрельникова.
— Я, слышь-ка, как увидал его на тракторе с Витькой, стал звонить в милицию сызнова. Дак опять же телефон отказал, — виновато оправдывался Егор Кузьмич.
— Ты, Слышка, как всегда! — вмешался в разговор Столбов. — Слышал звон, да не знаешь, где он.
Кайров, видимо, уловил запах водки и строго посмотрел на Столбова:
— А ты, дорогой, шел бы спать, пока на пятнадцать суток не напросился.
— Это за вами не заржавеет, — обронил Столбов и отошел к конторе, на дверях которой висела свежая киноафиша.
Кайрова вроде током передернуло:
— Что вы сказали?
Столбов оглянулся:
— Что слышали.
— А ну вернись!
— А иди ты…
