Державин написал: «Трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб Жидам и оттого терпят недостаток в оном. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина почти весь свой доход имеют. А и Жидов в полной мере обвинять также не можно, что они для пропитания своего извлекают последний от крестьян корм»[147].
И. Франку Державин сказал однажды: «Раз Промысл сохранил до сих пор этот маленький рассеянный народ, то и мы должны позаботиться об его сохранении»[148]. А в докладе своём, с простодушной грубой прямотой того времени, написал: «Ежели Всевысочайший Промысл, для исполнения каких своих недоведомых намерений, сей по нравам своим опасный народ оставляет на поверхности земной и его не истребляет; то должны его терпеть и правительства, под скиптр коих он прибегнул… обязаны простирать и о Жидах своё попечение таким образом, чтобы они и себе и обществу, между которым водворились, были полезными»[149].
За все свои наблюдения в Белоруссии, выводы, за всё его «Мнение», и даже особенно за эти строки, ещё, вероятно, за похвалу «прозорливости великих российских монархов… которые строго воспрещали иметь приход и въезд сим искусным грабителям в пределы империи»[150] , – Державину припечатано «имя фанатического юдофоба» и тяжёлого антисемита. Ему (как мы видели, неверно) ставится в обвинение, что он «припис[ал] в официальных документах пьянство и бедность белорусских крестьян всецело евреям», а его «положительные меры» – без всякой доказательности объясняются лишь личными амбициями[151].
А между тем – никакой исконной предвзятости к евреям у него не было, всё его «Мнение» сформировалось в 1800 на фактах разорения и голода крестьян, и направлено оно было к тому, чтобы сделать добро и белорусскому крестьянству и самому еврейству –
Пороговую трудность тут Державин видел в постоянной переходчивости и неучтённости еврейского населения, вряд ли и шестая часть его учтена по ревизиям. «Без особливого чрезвычайного средства трудно им сделать справедливую перепись: ибо, живя по городам, местечкам, дворам господским, деревням и корчмам, беспрестанно почти перебегая друг к другу, называют себя не туточными жителями, а гостьми, из другого уезда или селения пришедшими», да к тому же все «единообразны… единоимянны», без фамилии, «да к тому же все одеты в одинаков чёрное платье, то и теряется память и смешивается понятие при случае их счёта и различия, а особливо по делам исковым и следственным». При том и кагалы опасаются показывать их всех, дабы слишком не отяготить зажиточных податьми за прописных»[152].
Общее же решение Державин искал: как «без нанесения кому-либо вреда в интересах… уменьшить [число евреев в белорусских деревнях] и облегчить тем продовольствие коренных её обитателей, а оставшимся из них дать лучшие и безобиднейшие для других способы к их содержанию». А кроме того: «ослабить их фанатизм и нечувствительным образом приближить к прямому просвещению, не отступая однако ни в чём от правил терпимости различных вер; вообще, истребив в них ненависть к иноверным народам, уничтожить коварные вымыслы к похищению чужого добра»[153] . Таким образом, отделить свободу религиозной совести от «безнаказанности злодейств».
И затем он дал – поэтапную, подробную разработку предлагаемых мер, привлекая хозяйственный и государственный смысл. Сперва, «чтоб не произвесть какого в них[евреях] волнования, побегов и малейшего даже ропоту», – императорским манифестом объявить им покровительство и попечение, с подтверждением терпимости к их вере и сохранением данных Екатериною привилегий, «с некоторою только отменою древних их установлений». (А кто «не похочет подвергнуться сему установлению, дать тем свободу выйти за границу», – далеко опережая в свободе советский XX век.) – Сразу за тем, по точным календарным периодам, временно запретив всякие новые кредиты, – разобрать, документировать и разрешить все взаимные долговые претензии между христианами и евреями, «восстановить прежнюю взаимную доверенность, с тем однако, чтобы не была она впредь ни малейшею уже связью или преградою к преобразованию Евреев в другой образ жизни» – «к переселению их в другие области, или» на старых местах «к восприятию нового рода жизни». «Поскорее Евреев от долгов очистить и учинить их свободными к реформе». От момента манифеста все сборы, делаемые с евреев, – направить «на платёж за бедных людей», то есть на бедных евреев, на покрытие катальных долгов и на обзаведение переселенцев. С кого три, с кого шесть лет не взимать определённую с них подать – а направить на заведение для них фабрик и рукоделий. Помещики должны дать обязательства за евреев в своих местечках, что те в три года заведут мануфактуры, фабрики и рукоделия, а на усадьбах действительное хлебопашество, «дабы они доставали хлеб свой собственно своими руками», но «ни под каким видом не продавали они нигде ни тайно, ни явно горячего вина», – иначе сами те помещики лишатся права винокурения. Неупускаемо произвести и всеобщую точную перепись населения под ответственность кагальных старейшин. Кто не может объявить состоятельности как купец или городовой мещанин – для тех открыть новые классы, с меньшим достатком; сельских мещан либо «поселян-хозяев» (затем, что «наименование крестьянина по сходству со словом Христианина они терпеть не могут»). При том должны еврейские поселенцы «почитаемы быть людьми вольными, а не крепостными»; однако «ни под каким видом и поводом да не дерзнут употреблять в свои услуги Христиан и Христианок», ни владеть христианскими деревнями, ни одной душою, и не допускать заседать в магистратах и ратушах, дабы не дать им прав над христианами. А «по объявлении желаний записаться в какой род жизни», направить «потребное число молодых людей» в Петербург, Москву, Ригу – кого «для научения купеческой бухгалтерии», кого – ремёсел, третьих – в школы «для хлебопашества и созидания земляных строений». Тем временем избрать «несколько расторопных и тщательных Евреев депутатами… во все те места, где земли для заселения» отведут. (И дальше – подробности составления планов, землемерия, домостроительства, порядка следования переселенческих партий, их права на пути, льготные годы от податей для переселенцев – всю подробную детализацию, терпеливо разработанную Державиным, мы оставляем в стороне.) Для внутреннего же устройства еврейских общин, дабы «наравне с прочими России подвластными народами… подвергнуть[евреев] единственному государственному правлению… не должны более ни под каким видом существовать кагалы». А с отменой кагалов «все лихоимственные с народа еврейского прежние кагальные сборы сим… отменяются, а государственные подати собирать с них так же… как с прочих подданных» (т. е. не двойную), и должны «школы и синагоги покровительствуемы быть законами». В брак не вступать «мужеского полу моложе 17-ти, а женского 15-ти лет». И следует раздел об образовании и просвещении евреев. Школы еврейские – до 12 лет, а потом – общие школы, сближать с иноверными; «высоких же наук достигших позволить принимать в академии, университеты, в почётные члены, доктора, профессоры», – но «не присвояя им… офицерских и штаб- офицерских чинов», ибо «хотя и могли бы они принимаемы быть в военную службу», но, например, «в субботу пред неприятелем не примутся за оружие, что несколько раз на самом деле случалось». Завести типографии для еврейских книг. При синагогах учредить еврейские больницы, богадельни, сиротские домы[154].
Итак, самоуверенно заключал Державин, «Евреев род строптивый… в сем своём печальном состоянии [рассеяньи] получ[и]т образ благоустройства». А особенно – от просвещения: «Сей один пункт, ежели не ныне и не вдруг, то в последующие времена, по крайней мере чрез несколько поколений, неприметным образом даст плоды», и тогда евреи станут «российского престола прямыми подданными»[155].
Составляя своё «Мнение», Державин запрашивал и мнения кагалов – и уж никак не обрадовал их своими предложениями. В официальных ему ответах их отрицание было сдержанным: что «евреи
