зная, всё же удивлялся Роман, как сильно звучит его речь. Не давая вниманию рассыпаться, он приводил цифры, примеры, но не слишком много, и переходил к следующим проблемам: землевладельцам не дают государственного кредита, и потому, чтоб не останавливать производства, они вынуждены принимать любые условия рынка, любые цены, хоть в полное разорение себя, не имея возможности выждать лучших.
Тут многие закричали одобрительно. И всё увереннее видя себя их признанным ходатаем, Роман заключил так:
– Государству выгодно только среднее и крупное землевладение: большая отдача капитала и большее приложение труду. У крестьян нет средств, и они не могут поднять культуру хозяйства. Но и дворянское землевладение ведётся не лучшим образом: сами дворяне – белоручки, они коммерсанты плохие, а управляющие обкрадывают их и ведут хозяйство как чужое. Поэтому только экономисты представляют собой высший тип современного сельского хозяйства. И это должно понимать государство – и не должны забывать мы. Поэтому пришло время нам сменить язык с властями. Не ждать, как свалится, и не просить, а – потребовать. Напомнить, что такое мы для государства, сколько мы даём продуктов, – и потребовать!
Передались, передались совещанию – гордость его и обещательность, что именно он – сумеет потребовать. Осанились экономисты (а кто и губу отвесил), заважничали степняки, впервые услыхав, что
А Роман дальше всё точней предлагал: вынести постановление, выбрать уполномоченного, чтоб он снёсся с другими группами экономистов, а тогда от общего лица ехать на переговоры с властями и ставить условия. Рабочие руки? Если нет достаточно военнопленных, можно привезти рабочую силу с Востока или с Севера, у государства есть такая возможность, а нет – пусть сумеют. И пусть государство предложит экономистам кредит – не так, как нас грабит Волжско-Камский банк, под 8%. А хлебные цены если не будут установлены достаточно выгодные – экономисты имеют возможность вот с этой осени, сейчас,
С несомненным успехом он кончил. Обеспечено было ему избраться таким уполномоченным. И будет публикация в газете. Скромно сел. Из ириного золотого портсигара закурил. Посмотрел ещё в лица кой- какие.
Так уже пристроились слушать Романа, что когда он кончил свою резкую речь, закрыл тяжёлую книгу и сел – то как будто ждали, может он ещё что скажет, чтоб остальным полегче.
Поклацал Яков Мордоренко платиновыми зубами.
Кто-то вздохнул. Кто-то крякнул.
Мяснянкины очень важно бровями повели, друг на друга посмотрели, ничего не сказали.
Кому-то ещё говорить надо, что ли? Как его делать, это
Ещё кресла были такие – для сиденья слишком удобные, вглубь-вглубь принимали, утопляли пяти- шести-семипудовое тело. А уж крышка стола подымалась чуть не к подбородку, много не поговоришь. А встать – так ещё трудней.
Хмурый маленький Третьяк положил было ладони на стол, упёрся, локти вывернул кверху, как надо бы при разговоре стоять-упираться, – нет, не осилил, остался сидеть.
Роман был так доволен собой, что упустил посмотреть лишь – на отца. Да и сидел отец по той же стороне, человек через двух, на него неудобно и шею крутить.
Да и никто от старшего Томчака не ждал: уж с сыном-то у них наверно сговорено, вместе думали.
Всю речь Романа Захар Фёдорович просидел молча, голоса не подавая. И когда теперь в два подлокотника упёрся, встал – тоже не поняли: может он по хозяйству распорядиться, обед проверить?
Нет. Так и остался стоять – дюж, не стар, не сгорблен, однако косточками кулаков упершись в надёжную, там под синим сукном, твердь дубового стола.
И было от совещания – только вот это положение тела, что он догадался стоять, когда все другие, хоть его не выше, сидят. А заговорил не громко, не звонко, на доклад Романа не похоже, а даже тише обыкновенного:
– Так-то так, хозяйва… На шерсть, та на скот, та на люцерну с пидсонухом мы пэрэкынуться можемо и два года пэрэбьемось. Выручка – будэ. А там, мабуть, и ця вийна набрыдлая закинчиться, нэ до Другого ж вона Прышестя… А тильки: як же вона кинчиться, хто б мэни насампэрэд сказав? Не прыдит ли Герман до Армавира?… Як мы ось зараз сговорюемось та хлиба нэ посиемо – то шо наша армия будэ на той год у рот пхаты?
Даже не тих, а именно задумчив стоял Захар Фёдорьгч, как был последние дни, как будто гаркать не умел, палкой замахиваться не умел и сроду по степи не носился, стегая коней. Замолчал и стоял, как бы мог и кончить, дальше не говорить. Однако стоял. И все ждали. И опять – тихо, даже ласковым голосом, какой и в семье-то своей от него редко слышали:
– Да, дило йде в шкоду. О цей, остатний, год мы розиряемось. И так же будэ у наступном. Но кого б там до властэй нэ посылать и шо б воны там нэ удумалы, а хочь бы уси булы головы дурьи – повынни и мы тут думать, для того зибралысь.
И перед самым трудным ещё постоял, не торопясь голову совать.
– А може б мы года на два, на тры та забулы б зовсим цэ скаженнэе слово – барыш? Як бы зроду мы нэ булы учены, шо такэ барыш е? И нэхай у наступный год бильш будэ от нас утикать ниж прытикать – абы работа йшла, хлопцы! Абы хлиб взростав и люды його йилы. И ныякый банк крэдытив нам на то нэ дасть. А мы и просыть не будэмо. Ось, як я могу кожный дэнь сала такый шматок зйидать и хлибыну цилую – а могу вэсь Велыкий пост майже и нэ йисты нэчого. Живит провалыться, а жив буду. А от Паскы до Троицы знову нарощу, та и з лышком. Вот так и мы года два поробым – и уси останэмось на мисци. И земля нас выручэ знов. Бо:
В ужасе был Роман: что отец нагородил? Что наделал? Да если б знать – надо было говорить с ним раньше! Но – ожидать было нельзя такого от старика!
Вот Дарьи нет! – вот она бы сейчас клюкой ответила Захару! Да как все Мордоренки муку рабочим не с мельницы своей берут на 42 постава, а в экономии паровичок поставят и гонят дерть, – так неужели они стерпят захарово – без барыша? Да Третьяк! – барашков, правда, рабочим не считает, а коробку сардинок после гостей – “приберите, шоб цела була”, – как же это: чтоб утекало, а не притекало?
Но всё не перебивали безумного, и успел Захар так ещё сказать:
– И робитныкив ныхто нам нэ прывэзэ. А шукать трэба самым. А для того – трэба платыть. Як и двисти за сезон, так и двисти. Пры тому, шо хлиб продавать у збыток – ще и робитныкам бильш платыть, соби у шкоду. Тому що йим цю вийну пэрэжить – нияк нэ лэгше ниж нам з вамы. Але ниж моим симдэсят двум быкам упряжным, за кым ходыть ось нэма кому…
Ласково сказал. К быкам.
Но уже видел Роман, что будет сейчас отцу – грозный ответ! Оскалилась почти вся та сторона стола, кроме штундиста, да штундист робкий встрять не посмеет. Лошадник Евстигней Мордоренко аж челюсть отвалил, Яков – всю платину оскалил. Мяснянкины стали совсем лиловые. А Третьяк слабыми ручками опять в стол упёрся, упёрся, как будто сейчас и ноги сюда вытянет и дальше по столу на четвереньках.
62' (Прогрессивный блок)
Изо всех воевавших стран только Россия разрешила себе не думать о продовольствовании заблаговременно и даже с начала войны. Средний годовой российский урожай был – 4 миллиарда пудов зерна, а в 1913 – 5 миллиардов, и в самом 1914 на 200 миллионов больше среднего, и в 1915 – нормальный, и даже в 16-м – лишь на 200 миллионов ниже. Годовой российский вывоз – 600-700 миллионов пудов, был
