И наткнулся… на огромную шишку, откуда?то взявшуюся на макушке.
Так, так. И что ж это у нас получается? Выходит, что и впрямь оглоушили?!
– Кто посме?ел?! – заорал раненым зверем.
– Что, батька, никак очухался? – послышался приветливый и совершенно незнакомый мальчишеский голос. – Давно пора. Третий день как в беспамятстве.
«Третий день?! Это он о чем?! И вообще, где это я?!»
Находился явно не в своей опочивальне, а в какой?то убогой избе.
С трудом повернул голову на говор.
И оторопел.
Рука непроизвольно сотворила крестное знамение.
– Да воскреснет Бог и расточатся врази его! – пролепетал одеревеневший язык. – Сгинь, сгинь, рассыпься!
Прямо напротив него сидел на лавке самый настоящий… бес. Ну, положим, не бес, а бесенок. Но от этого не было легче. Зыркает зелеными зенками и глумливо скалится.
– Во искушение мне посланный, исчезни, адово исчадие!
– Ишь, Бублик, как он тебя честит, – раздался второй, чистый и звонкий девичий голосок. – Нет бы спасибо сказать за то, что ты его нашел, сюда притащил, медведищу этакого, мазью целебной умастил. Надо было его там, в лесу, бросить. Волкам на съедение.
Странно. Несмотря на то что речь эта не отличалась любезностью, в голове преосвященного от ее звучания как?то сразу прояснилось. И когда он обернулся, чтобы рассмотреть говорившую, боли уже не было.
Но лучше б не поворачивался. Так как угодил, что называется, из огня да в полымя. Ибо бесенок по сравнению с ЭТИМ был еще малым испытанием.
Огромная, в половину человеческого роста птица примостилась на табурете у стола. Определить, какой именно породы пернатое, было затруднительно. Никогда прежде Ифигениус не встречал таких.
Больше всего ОНО напоминало голубя. Но раскраской оперения походило на павлина. Хотя нет, куда там жар?птице до ЭТОГО. У той преобладают изумрудные оттенки. И лишь «глаза» сияют синим да темно?красным цветами. Здесь же смешались белоснежно?белый и небесно?голубой колера. Как на редких фарфоровых вазах, привезенных из далекого Китая. Однако изделия искусных хинских мастеров не обладают жизненной искрой, что ли. Радуют глаз и все ж какие?то холодные. А перья удивительной птицы, казалось, огнем полыхают. Но не тем, опаляющим и опасным для человека, а тихим пламенем солнечного ясного неба, которое радует глаз, успокаивает сердце, настраивая душу на мысли чистые и возвышенные.
Да не это было самым чудным. Ну, птица и птица. Всякие среди них встречаются. И яркие, и невзрачные, и совсем крохотные, и гигантские. Иные даже и говорить умеют. Само собой, без разума, лишь подражая людскому голосу.
ЭТА была разумной. Сразу видно. Стоило поглядеть в лукавые глаза под изогнутыми черными бровями.
Птичье подобие доходило до груди. А дальше начиналось…
Дальше было диво?дивное.
Перья исчезали, открывая взору два аппетитных полушария, сияющие белоснежной чистотой и манящие некрупными малинами сосков. Выше – изящная шейка, словно вырезанная из слоновой кости. И, наконец, озорное девичье лицо с румяными щеками, украшенными милыми ямочками, алыми пухлыми губами, чуть вздернутым носиком и широко распахнутыми голубыми глазами. Черные густые волосы были заплетены в причудливую прическу, напоминавшую короны ахайских цариц. Венчала голову чудо?птицы тяжелая золотая диадема, украшенная такими крупными яхонтами и лалами, которых владыка еще ни разу на своем веку не видел. В девичьих ушках болтались такие же золотые с каменьями серьги.
– Чего уставился, дед? – нахмурилось личико.
– Э?э?э… мм, – промямлил Кукиш, тщетно пытаясь оторвать глаза от созерцания девичьих прелестей.
– Нечего куда попало пялиться, извращенец! – возмутилась птица и довольно ощутимо хлопнула одним крылом прямо по епископской физиономии, а затем, уже двумя, стыдливо прикрыла грудь. – Стар уже! Да и грешно, ты ж вроде как священник?!
Ифигениус схватился за щеку, полыхнувшую было болью, тут же и унявшейся.
– Не сердись на него, Аля, – вступился за преосвященного бесенок. – Он небось в первый раз живого алконоста зрит.
– Еще бы не первый! – довольно потянулась синеперая, широко расправив крылья и позабыв о девичьем стыде. – Ты?то сам помнишь, как мы впервой встретились? Ну и видок у тебя, паря, был!
Она расхохоталась, заклекотав совсем по?птичьи.
– Че, дед, нравлюсь? – подмигнула, когда владыка уже начал было успокаиваться.
И повела этак плечами.
Фига зажмурился от такого соблазна.
– Не боись, на тот свет не утащу, – пообещала Аля. – Разве только в Ирий. Хотя… – Смерила епископа скептическим взглядом. – Куда тебе, греховодник, в Ирий?то… Столько пакостей сотворил, сколько бед принес, что вовек не отмолишь…
У Ифигениуса душа так и зарыдала.
– Ну, Аля, помилосердствуй, – попросил чертенок. – Не видишь разве, он хворый и слабый. Еще от раны не очухался.
– Добрый ты, Бублик, – покачала головой птица алконост. – А ведь он твоих соплеменников из дому повыгонял. И скитаются теперь по белу свету, горемыки. Не стыдно тебе, тать?
Преосвященный свесил голову на грудь. Не стыдно ль? Да он сейчас сгорит от срама, обратясь в кучку никчемного пепла, не годного даже на удобрения.
– Может, перекусим? – осторожно предложил Бублик. – Ватрушки стынут.
– Ватрушки? – оживилась Аля. – С творогом?
– Ага! – радостно подтвердил сатиренок. – Такие, как ты любишь. С коричневой корочкой.
– Тащи! – запрыгала с лапки на лапку птаха, едва не развалив несчастный табурет (весу?то в ней было преизрядно). – Да чтоб с парным молочком! Имеется?
– А то!..
– Ладно, – умиротворенно отвалилась от стола алконосточка. – Употешила душеньку на славу! Теперича вас тешить стану. Слышь, дед? Цени мою доброту. Не часто простому человеку выпадает меня послушать. – Повертела головой по сторонам и скуксилась. – Не, не стану петь, пока не приберетесь, – молвила твердо. – Я хоть и народная артистка, но работать в таком?то сраче не стану! Ишь, непотребство какое развел! – набросилась на лешачка. – Раз взрослых нет, так и порядок наводить не след, да? А как гости дорогие нежданно?негаданно нагрянут? Вот как я, к примеру.
Бублик виновато шмыгнул носом:
– Так я ж не знал…
– Должон был надеяться. И так прилетела с самого Океана?моря, умаялась. А у вас мало что конец света грядет, так еще и пауки по углам не выметены, полы не вымыты! Ой, лихо мне, лихо?о! Дед! – гаркнула на преосвященного. – Чего столбом стоишь? Бадью в зубы и к ключу по воду! Бублик проводит.
Ифигениус хотел что?то возразить, но почувствовал, что язык онемел. А ноги как?то сами собой зашагали в направлении деревянного ведра, а потом и к выходу.
Где?то глубоко внутри него зашевелился червячок сомнения, что то, что он сейчас делает, ему чинить не пристало. Но кто?то больший безжалостно раздавил червя, велев беспрекословно слушаться нахальную птицу?девчонку.
Выйдя на крыльцо, с наслаждением вдохнул свежий, пропахший хвоей воздух.
Сатиренкова избушка находилась среди непроходимой чащи.
С трудом перебираясь через валежник, епископ пытался сообразить, как это его угораздило здесь очутиться.
Ну не на крыльях же он перелетел прямо из своих столичных палат Бог весть куда.
