158
Все права свои забирала уже ночь – и спали на полах и лестницах ратники хабаловского пёстрого отряда. А у начальства – нет, по-прежнему не было покоя.
Ненасытно подвижный генерал Занкевич, обходя посты, составил впечатление, что настроение солдат ненадёжно, и не только не готовы они к наступлению, но даже – оборонять это непонятное Адмиралтейство.
И снова горячо вернулся к своей идее и докладывал Беляеву: что разумней и достойней было бы перейти в Зимний дворец – и уж его защищать как эмблему царской власти.
И Беляеву, и Хабалову, и Тяжельникову очень трудно было думать ещё над новыми решениями. И так уж они, как будто, упокоились тут – а снова куда-то идти?
Но вот чем убедил Занкевич: сегодня люди голодные, и завтра с утра кормить их нечем. А в Зимнем дворце – много запасов в погребах, и будут варить горячую пищу, там можно выдержать любую осаду. А тут – и встретили недружелюбно. Григорович не вышел, ни привета не прислал, ни помощи. Да он и всегда играл в пользу Думы.
А правда, в этом есть благородство и честь – умереть, защищая царский дворец!
Согласились. И Хабалов отдал распоряжение – переходить.
Уже после полуночи – будили, поднимали, топали, собирались по огромным гулким коридорам. Люди среди ночи, среди тяжкого сна – не удивлялись, не волновались, выполняли механически. С усталости хотелось спать, а больше того, перебуженным, – есть.
И шире пошло по отряду впечатление, что начальство – силы не имеет и само не знает, что делает.
Морское начальство очень любезно провожало, радуясь, что отделалось.
Переходили – в темноте и в молчании, без громких офицерских команд. Тихо погромыхивала артиллерия. Фыркали кони.
Переступали, переезжали колёсами собственные разбросанные хабаловские объявления.
Стояла великолепная морозная ночь, в полную яркость мерцали звёзды – над тою самою площадью, где так ещё недавно в июльский день толпа на коленях пела гимн перед царём. И только вот этот последний обоз дотащился ото всего того.
В темноте и не догадались проверять – кто-то свернул и ушёл, по казармам, по домам. И крупные полицейские офицеры из свиты градоначальника исчезали, не попрощавшись. Да и весь вечер кто-то исчезал.
Освещённый собранными звёздными отблесками в темноте неба различался петропавловский шпиль.
И взглядом на небо видны были изощрённые фигуры по периметру зимнедворцовой крыши.
За площадью, за Александровским столпом, темнели обнимающие крылья Главного Штаба.
И ни единого прохожего.
Из города слышна была одиночная стрельба, да кой-где догорали зарева.
Пехота стала втягиваться через подъезд Александра II. Артиллерия с кавалерией – в ворота.
159
Глыбистый Родзянко вышел в кабинет Коновалова торжественно как именинник – ровный, готовый к приёму поздравлений, только со щёк на голые темена красный от перенесенного напряжения.
Вошёл – и раздались аплодисменты. Но так немного, не совсем уверенные хлопки: процедура не выглядела в простой комнате, число людей было малое, да и слишком всё качалось во тьме, не до ликования.
А Родзянко, вступив шага на три, стоял перед своим Комитетом, как перед думским залом, и басово рокотал:
– Я – соглашаюсь, господа! Извольте, я соглашаюсь. Но на условии, разумеется, полного мне подчинения всех членов Комитета! Как и вообще всех членов Думы.
Милюков смотрел на эту тушу безнадёжно. Поморщились и некоторые другие: вот уж чего Родзянко никогда не понимал – ни коллегиальности, ни республиканского духа, Я – и всех дави.
– И особенно, – заметил Родзянко тут Керенского, – особенно я жду подчинения от вас, Александр Фёдорыч. – И выразительно-красно на него смотрел.
Это он явно напоминал ему давешнее столкновение о Щегловитове. (Да наверно готовил и освобожденье его? Но пока не вслух).
Керенский, в своих летаниях по дворцу заскочивший сюда и тут заинтересованно дожидавшийся решения, – однако не ответил как-нибудь дерзко, а только выразительно качнул подвижной головой и проиграл бровями. Значение принятого решения осенило и его и задерживало тут.
Да и Милюков был доволен, несмотря на авторитарную форму объявления: он добился своего, сделан был важный шаг, которого не мог он сделать сам, а только через Родзянку. Теперь надо было закрепить публично, отрезать пути отступления, чтоб это не было кабинетным обещанием, которое можно взять и назад легко.
Неполная дюжина Комитета перешла в кабинет Председателя, там расселись. Родзянко за своим массивным председательским столом, а Милюков – у начала поперечного, но по сути повёл заседание.
Момент был переходящий: Комитет становился уже не «для сношений с учреждениями и лицами», а что-то новое. И надо было как-то известить население? Выразить публично свои намерения?
Да у Милюкова уже был подготовлен и текст, вот он, за этим у Милюкова никогда дело не стояло.
При тяжёлых условиях внутренней разрухи, вызванной, как это всем ясно, банкротством старого правительства, Временный Комитет Государственной Думы вынужден – просто вынужден – взять в свои руки – не власть, нет, это звучало бы неблагоприлично, а – взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. И при этом выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче.
(Какой именно задаче? Тут-то и было самое важное, мысль Милюкова забегала вперёд, он готовил уже следующий мостик, для следующего шага).
В трудной задаче создания нового правительства, которое бы соответствовало желаниям населения (то бишь – не императора) и пользовалось бы его доверием.
(Временный Комитет потому и Временный, что является только мостиком для создания
Комитет слушал – возразить нечего. Даже всё очень разумно и умеренно. Правительство доверия? – так об этом Дума только и говорила всегда. Вот – «банкротством»? Может быть мягче сказать – «мерами старого правительства»? Хорошо, мерами, Милюков был мастер уступать в формулировках, сохраняя суть. (Кто-то подал: да хоть и «маразмом» назови, не ошибёшься).
А всё согласовано – так Милюков просил извинения и вышел на минуту в зал. (Опередил и Керенского!) Там уже его ждали журналисты – и подхватили коммюнике для издаваемой газетки. И бродячие из Совета депутатов тоже услышали, и в общем все приободрились.
А Родзянко, всё ещё переполненный звонком преображенцев, тем временем просил Шидловского поехать после заседания в их офицерское собрание и поблагодарить от его имени.
Было заполночь, но члены Комитета не только не расходились, но приступили к разговору: что же именно делать? Отовсюду продолжали приходить вести, что разгулявшееся население разбойничает, офицеров бьют или убивают, бессмысленно портят имущество, и обыскивают частные квартиры. Удержать, защитить – не было никакой военной силы. Значит, надо было выпускать ещё одно воззвание?
