Да! А Шидловский ночью ездил в преображенское собрание? Благодарил офицеров?… Да, и вот обещали привести батальон в Думу.
Бледный, взвинченный, самоуверенный Керенский рвался выступить. Но нет, уступить ему Преображенский полк Родзянко не мог – этих он должен был встретить сам! (К тому ж он начал понимать, что Керенский кричит толпе совсем не то, что нужно.)
И властным жестом, какого думцы привыкли слушаться, Родзянко показал, что будет говорить сам.
Однако пока они тут суетились и решали – батальон с музыкою не только вошёл в сквер и к крыльцу, но, оказывается, повалил внутрь – и никто не смел его задержать. Момент был невыгодный для выхода Родзянко, он пождал. Преображенцы теряли строй, смешивались в вестибюле и в Купольном зале – а потом в Екатерининском вытягивались и разбирались.
Этот зал действительно годен оказался и для военных парадов, и даже раздутый запасной батальон в четыре шеренги далеко не занял полного карре.
Михаилу Владимировичу исключительно приятно было выйти к тому именно батальону, который поддержал его ночью в решающую минуту. И собираясь идти выступать, он задумал, что после речи попросит господ офицеров зайти к нему в кабинет – и отдельно поговорит с ними сердечно.
Но ещё не успел Родзянко дойти до строя – к нему подскочили и предупредили: батальон пришёл – без офицеров! привели – унтеры.
Что это?? Как это возможно?? Как это понять? Почему же без офицеров?
Это всё переворачивало. Ведь именно офицеры телефонировали, что поддерживают, присоединяют полк, – и именно офицеров нет?
Но уже и размышлять было некогда: он входил в Екатерининский. Раздалась звонкая унтерская команда: «смир-рна!».
Чем больше зал и чем многолюдней аудитория, тем всегда только больше разрабатывался могучий родзянковский голос. Речь была не подготовлена и обдумать некогда, но сердце подсказывало, как правильно:
– Прежде всего, православные воины, – густо закатил он, однако и напоминая, – позвольте мне как старому военному поздороваться с вами. – И с новой энергией, новой силой и чёткостью: – Здорово, молодцы!
– Здравия! желаем! ваш! псходительство! – неплохо ответили высокоростные преображенцы.
Первое сближение было сразу найдено, хорошо. Родзянко заговорил отечески:
– Позвольте мне сказать вам спасибо за то, что вы пришли сюда. Пришли, чтобы помочь членам Государственной Думы водворить порядок!
Оглядывал ряды. Возражающих не было.
– И обеспечить славу! И честь нашей родины! Ваши братья сражаются там, в далёких окопах, за величие России, и я горд, что мой сын с самого начала войны находится в славных Преображенских рядах. – Ещё одна связь между ними. А теперь и поворачивать и зануздывать: – Но чтобы вы могли помочь делу водворения порядка, за что взялась Государственная Дума, вы не должны быть толпой! Вы не хуже меня знаете, что без офицеров солдаты не могут существовать. И теперь я прошу вас: подчиниться и верить вашим офицерам, как мы верим им. Возвращайтесь же спокойно в ваши казармы, – уже ощутил он, что пребывание этой поддержки в Таврическом может стать весьма тягостным, – чтобы по первому требованию явиться туда, где вы будете нужны.
Ловкач, удобно всё повернул! – из мятежников обратил их в патриотов. Но определённей, что делать, – ничего сказать не мог. И не закончил никаким командным словом. Оттого раздался разброд солдатских голосов: одни кричали, что много довольны, другие – что согласны, третьи просили указать.
А что же указать? Родзянко с трудностью дояснял:
– Старая власть не может вывести Россию на нужный путь. Первая наша задача – устроить новую власть, которой бы все доверяли и которая сумела бы возвеличить нашу матушку-Русь.
С этим тоже были охотно согласны.
А ведь он под «старой властью» имел только правительство, отнюдь не Государя, – а могли понять про Государя? И он не помешал.
– Так не будем же тратить время на долгие разговоры. Сейчас надо вам найти своих офицеров. Собрать разбредшихся по городу ваших товарищей. Сплотиться. Выполнять строго требования воинской дисциплины. И ждать приказаний Временного Комитета Государственной Думы. Это – единственный способ победить.
И горячей:
– Если мы не сделаем этого сегодня, то завтра, может быть, будет поздно. Только полное единение армии, народа и Государственной Думы обеспечит нашу мощь!
И покрыл всё гулкой чугунной крышей:
– Ура-а-а-а!!!
И глоток тысячи две отгаркнули «ура» действительно громовым, не уместным даже в этом зале, как его колонны не покачнулись!
Всё сошло отлично.
Однако загадка: что же случилось с офицерами?
182
После ночного ухода из Ораниенбаума главных сил пулемётных полков – там начался погром винных погребов, магазинов, лавок и беспорядочная стрельба, – на двое суток.
А пулемётные полки всю ночь пешком двигались на Петроград, прихватывая ещё и попутные гарнизоны.
В конце ночи и ещё рано утром всё громили гостиницу «Асторию», осталось там и выпить, и вещами поживиться.
В одном номере жила княгиня Нарышкина с сыном, недавно из Италии, при них – учитель сына Марк Слоним, студент и эсер. Ворвался к нему в номер матрос, схватил со стола часы. Кинулся Марк: «Это мои часы!» Матрос: «Да ну?» В грудь толкнул студента, а часы брякнул об пол и ногой раздавил. Другие матросы загоготали, а Марк вскричал в отчаянии: «Да ведь – революция! Что же ты делаешь?!» Тут вбежал ещё один матрос – и оказался из его подпольного кружка, Марк им этой зимой разъяснял революцию. Примирил. Марк им: «Что же вы делаете? Здесь иностранцы живут! Нельзя, скандал!»
Итальянцы, чтоб уйти из громимой гостиницы к себе в посольство, через площадь, собрались кучкой и на палке несли большой итальянский флаг.
В отпуску в Петрограде, жил в «Астории» и генерал-лейтенант Маннергейм, начальник 12 кавалерийской дивизии. Переоделся в штатское пальто, меховую шапку, снял шпоры с сапог – и беспрепятственно вышел из гостиницы. Перешёл к промышленнику Нобелю, который его и спрятал.
В гостинице многие стёкла выбили, а отопление прекратилось.
Ещё до света у пекарен опять стали жаться хлебные хвосты.
