– Мало нас учили-били. Думайте больше.
Понял и Лашкевич, что дозорами не разгонишь. Приказал выводить роту из подвала, строить от Северной гостиницы и к памятнику. Горнисту – сигнал.
Вывели. И перед строем разъяснил, золотоочкастый:
– Здесь перед вами – те негодяи, кто бунтует на немецкие деньги, когда идёт война. Пойдёте на них – с винтовками наперевес. Нужно – и бить прикладами, нужно – и колоть. А понадобится – будет команда и стрелять!
Назначал команды по разным местам площади.
Прапорщику Воронцову-Вельяминову приказал пойти с отделением стать против Гончарной и там рассеивать. И Кирпичникова – с ними.
Вельяминов выстроил свою дюжину поперёк Гончарной – а та вся запружена людьми, напёрли с Невской стороны. Скомандовал сигнальщику играть сигналы.
Один.
Два.
Три.
А люди, видно, не понимают, к чему такое рожок, или делают вид – но не расходятся.
А военная машина – неотклонная, раз рожок – значит стрелять. Скомандовал прапорщик:
– Прямо по толпе! – шеренгою!… – предупреждаю – раз! два! три!…
Не расходятся.
– …Четыре!… До семи. Пять!… Шесть!…
Не расходятся.
– Пли!
И – залп!
И с верхних этажей посыпалась извёстка. Толпа шарахнулась, раздалась – но не видно, чтоб единого ранило, не то что убило.
Значит, все били вверх. Молодцы.
А в толпе стали подсмеиваться. И прапорщик рассердился:
– Лучше цельтесь! В ноги! Шеренгою – раз! два! три! – пли!!
Опять залп. Опять колебнулась толпа, разбежалась.
А – ни убитых, ни раненых.
Прапорщик:
– Да вы стрелять не умеете! Зачем волнуетесь? Стреляйте спокойно.
Приказал ефрейтору:
– А ну, стреляй вон в того!
Ефрейтор дал три выстрела, третьим сшиб фонарь. А тот – скрылся во двор.
Тогда Вельяминов уже так рассердился – сам схватил у ефрейтора винтовку и стал стрелять. По тем, кто к парадному жался, к воротам, – на середине улицы уже людей не осталось.
И ранил барышню. Та села на тумбу и плачет, держится выше колена.
А на Вельяминова – вот тебе, ниоткуда – накатил генерал! Важный, с белыми толстыми усами:
– Прапорщик! Что же вы смотрите! Женщина ранена, надо оказать помощь!
Кто генерал, откуда, – а что прапорщику делать? Своим пальтом генеральским заслонил, прекратил всякую пальбу. Пошёл к барышне, расспросил, вызвал отсюда двоих солдат, вызвал свой автомобиль – посадили её, увезли. И генерала.
А толпа опять стала собираться, наседать и смеяться.
Вельяминов сказал:
– Питают доверие к докторам. Знают, что их вылечат.
Сел на тумбу и стал из винтовки целиться. И отделению скомандовал – залп! (Кирпичников – без винтовки, и ни при чём).
Дали залп!
Толпа – опять вся разбежалась по подворотням.
Но на снегу остались тела. Кто и шевелится.
Угодили всё-таки…
Вот и дошутились. Вот и война. На городской улице.
Больше толпа не собиралась, не напирала.
А Тимофею мутно. Ох, мутно!
Приехала скорая помощь и забирала раненых. Им помогали, и оттуда на солдат кричали. Но сюда не пёрли.
А солдаты стояли поперёк Гончарной, ружья к ноге. Никто больше не напирал. Но в подворотнях толпились, затаились.
Кирпичников всё был позади, теперь подошёл к офицеру:
– Ваше благородие, вы озябли. Пойдите в гостиницу погрейтесь. А я за вас тут побуду и докажу.
И Вельяминов тряхнулся, самому легче:
– Правда, побудь.
И пошёл быстро. А Кирпичников послал за ним солдата – проследить, войдёт ли в гостиницу. Как воротился солдат и доложил – Тимофей махнул публике:
– Идите кому куда нужно, поскорей.
А солдатам:
– Мало нас секли. Думайте больше, куда стреляете.
Прошли, ушли, разрядилось. Гончарная чистая. Трупы тоже увезли.
Вернулся Вельяминов:
– Ну, как тут? Стрелял?
Показал Кирпичников:
– Вон, всех разогнал.
49
Сердце подымалось и падало: уж как раскачалось! такого ещё не было! И неужель опять не выбьем? опять отхлынет, отольёт?
В воскресенье утром, когда Шляпников снова пересекал город пешком, – стояло так спокойно, как ничего и не было.
От воскресенья? Или устали?…
Теперь, когда вовсе не стало ни трамваев, ни конок, – так тем более только ноги остались. На воскресенье ночевал у сестры за Невской заставой, теперь ему утром надо было переть через весь город на Сердобольскую, оттуда днём – в центр, а на ночь опять на Сердобольскую. С утра послал племянника по явкам – поискать курсистку, из тех, что при БЦК, какая б могла сегодня же вечером ехать в Москву, осведомлять тамошнее большевицкое бюро. И назначил ей свидание, перед московским поездом, на Песках.
На Выборгскую утром перейти ничего не стоило, да в ту сторону и всегда пропускают.
По тысячезнакомому Сампсоньевскому проспекту шагал мимо корпусов, домов, заборов, мимо казарм Московского полка, потом Самокатного батальона. Везде было смирно, а заводы пустые молчали.
У Павловых огорошили: на Сампсоньевском арестовали весь Петроградский Комитет, 5 человек, когда они сошлись. Видно, что по доносу. (Надо раскрыть!) ПК всегда был обставлен провокаторами.
Вот тебе – и не нужна конспирация! Вот тебе и бездействие власти. Хватают.
Был бы – разгром, если бы ПК составлял что-нибудь порядочное. А так – пятая нога.
Тут собрались сормовские – Павлов, Каюров, Чугурин. Совещались, как быть. Решили просто: пока все полномочия ПК передать выборгскому райкому. (А другого райкома у большевиков и не было, тут и всё).
