Надо же было прожить целую жизнь и не знать, что у тебя совсем нет голоса! А вот тут, на чужих плечах, над толпой, в первый раз узнать.
Ну, сколько есть. Стал Гиммер говорить. Сами мысли, их последовательность не отказывали ему нисколько: о произошедшем освобождении народа, о революционных лозунгах, о необходимости формирования власти, о переговорах Совета и думского Комитета. Он нисколько не забыл и прослеживал свою мысль, по линии наибольшего сопротивления для масс: что не надо брать власти самим, но передать её цензовикам и даже обязать их минимальной программой. Доводы – не изменили ему, он кажется это всё говорил и не хуже обычного.
Но по выходу голоса он чувствовал, что толпа дальше шестого-восьмого ряда его не слышит. Ещё удивительно терпеливая толпа – никаких признаков раздражения. Так стояли и смотрели все серьёзно.
Но почему так тихо и молча? Как будто столпились рыбы в аквариуме, и звуки оттуда не доносились.
Или – это он был для них как рыба из аквариума?…
Первые ряды, хоть и слышали, – но что они слышали? Доходили до них доводы? убеждали? Только когда, перечисляя министров, он назвал Керенского, – толпа раскрыла рты, стала кричать и аплодировать.
И можно было подумать, что аплодируют Гиммеру.
А ещё покричали ему, будет ли монархия, будет ли династия?
А он и сам к этому не был готов. Он до последнего часа мало задумывался о судьбе династии, второстепенный вопрос.
Но и так ответить было неполитично – и он показал толпе на своё горло, пощупал кадык.
Кое-как слез с плеч и ушёл во дворец, удручённый.
С отвращением от толпы. Этой бессмысленной солдатской толпы. И всякой вообще.
Нет, выступать – не его дело.
335
Приехал!!
И – звал. Опять записка.
Со страхом брала (а вдруг что-нибудь не то?). Но – звал.
Как снова стало светло!
Как благодарить его, что он делает ей так хорошо! Если б не он, её душа так всегда и оставалась бы пустая.
Наизусть уже знала и эту вторую.
Он весь – большое сильное движение. Говорят, какие-то волжские пароходы, степные скакуны, и что-то в Сибири. И сам в сапогах, но не по-военному, а по-походному. Носится по всей России!
В петербургский притеатральный мирок вошёл как из лучших молодых героев Островского, до того действительный, как нельзя воспроизвести на сцене.
Куда входить поклонником ему совсем и не свойственно. А что он здесь предчувствует – это она, маленькая, могла б ему всё и дать.
Пушинкой бы прицепиться к его одежде – и носиться с ним по всем его ветрам! Невесомой, и под его защитой.
Она уже не надеялась – встретить.
Хочется объяснить ему, почему до сих пор у неё была не жизнь.
Тянет к нему раньше срока, ноги с силой отрывая от пола.
Через несколько часов… Нельзя представить себе этой встречи…
336
Итак, по разным властным причинам Председатель Государственной Думы не мог принять государева поручения сформировать и возглавить новое правительство. Да даже и войти в создаваемый кабинет хотя бы членом.
Но от этого Родзянко вовсе не остался без дел и обязанностей. Напротив, если подумать, то его особое положение ещё более возвысилось.
Ибо: кто же будет источником власти этого самого правительства? Кто же передаст ему полномочия народного представительства, если не возглавляемый Родзянко Временный Комитет Государственной Думы? А по сути – Верховный Комитет, так что его Председатель фактически действует как Глава Государства Российского.
Широким чувством своим обнявши все обстоятельства, Родзянко понял, что он и сам никак не мог бы пойти в правительство, как: бы его туда ни звали. Как же так: перейти бы ему в правительство – а кто же будет руководить Государственной Думой? Распущенной на перерыв, лишённой регулярности, с депутатами в рассеяньи, как никогда особенно беззащитной и нуждающейся в руководстве, – кто же будет ею руководить? Как же мог бы Председатель в такую тяжёлую минуту – и покинуть свою Думу? Не этих интриганов, здесь нескольких, а тех остальных – доверчивых и беззащитных? Покинуть само дело свободы?…
И кто же будет наблюдать за новым правительством, для того и
Родзянко – сросся со своей Думой. И с каждым часом ему становилось ясней и ясней: это была вообще ошибочная мысль – переходить на правительство. Он – не мог бы принять правительстве!.
Он – ни о чём далее не жалел.
И в этот переходный период, пока правительство не создалось, к кому же обращались и все крупные военачальники, и все, у кого был важный вопрос? Великий князь Николай Николаевич давал телеграммы из Тифлиса – ему. Вице-адмирал Непенин просил послать в Ревель – кого же, как не депутатов Государственной Думы: успокоить население, чтобы жители перестали возбуждать матросов. Бывший морской министр Григорович, не арестованный, прислал из Главного морского штаба контр-адмирала Капниста с советами, как удержать порядок во флоте и восстановить его в Кронштадте.
И к Председателю же прибегали за разъяснениями, как понимать изданный рабочим Советом «приказ № 1». И Родзянко всем объявлял: считать недействительным и незаконным.
И – к кому же, как не Председателю Думы, лились телеграммы поддержки, восторга и одобрения от различных уже и провинциальных, не всегда известных и даже неизвестных собраний, учреждений, обществ и ассоциаций? – весьма подбодрительное чтение. Великая страна не знала никакого правительства, никакого совета рабочих депутатов, – а только свою надежду Государственную Думу, у которой вся сила.
И кто должен был быстро найтись, когда по столице пронёсся страшный слух, что немцы крупными силами прорвали Западный фронт? (Поручил Занкевичу проверить у Ставки, к счастью ничего подобного).
Затем: кто же была та главная фигура, обязанная приветствовать приходящие к Думе воинские части, если не Председатель Думы. Сегодня ко дворцу подошли юнкера Павловского училища (где в прошлые дни были колебания и волнения, за что арестован генерал, а сегодня у них был обыск) и училища Военно-Топографического. Но никого не укоряя за замедление явки, Родзянко горячо призывал продолжать учебные занятия, набираться военных знаний для разгрома ненавистной Германии.
Так весь день провёл Председатель в заботах, делах и обременениях, – некогда было дохнуть. И уже меньше всего был занят составом нового правительства.
Приходили к нему, и несколько раз, полковники из Военной комиссии, докладывая, что хаос в гарнизоне растёт, а твёрдого военного управления нет, – нужна фигура во главе.
