А остальные требования, какие приходили на ум, – все были такие старые, от Девятьсот Пятого года, общие всему либеральному и демократическому движению, – не могли кадеты настолько потерять совесть, чтоб от них отказаться.
Вот только что там сейчас Соколов с солдатами готовит – это тоже придётся предъявить.
274
Днём по улицам Луги безвозбранно ходили толпы солдат, под предводительством неизвестно каких типов. У пожарного депо убили двух городовых. Разграбили несколько лавок. Среди солдат стали попадаться и пьяные.
Но согласно избранной тактике кавалеристы не выходили из казарм на подавление.
Ротмистр Воронович оставался в казарме своей команды, нервничал, но Всяких не возвращался из «военного комитета», и послать больше было некого, деликатное дело.
Около 6 вечера ротмистру доложили, что граф Менгден обходит казармы и произносит речи. Значит, не усидел, решил вмешаться. Что этот сумасбродный старик мог нагородить, ничего не понимая ни в обстановке, ни в чувствах солдат? Воронович поспешил найти его, нагнал его свиту в команде Кавалергардского полка.
Старомодный седой генерал, уверенный в неотразимости своих слов и с неостывшей горячностью, произносил солдатам призывы о славных традициях полка и о верности присяге. Солдаты выслушали молча и не раздалось «рады стараться», и так же молчали при уходе генерала.
И Менгден хотел идти в следующую казарму. Но Воронович придумал просить его зайти в управление подписать срочные бумаги. Генерал согласился, и вся свита повернула.
Оказывается, за минувшие часы генерал уже был арестован на своей квартире артиллеристами и отведен этими мальчишками в их дивизион, но там его освободили и даже извинились. Может быть, этот арест и встряхнул Менгдена. Настроение его было снова бодрое, уверенное, как всегда. Входя в свой кабинет с Вороновичем, он укорил его, глядя краснотечными, чуть слезящимися глазами:
– Я очень сожалею, что днём вы меня отговорили – выйти и крепко поговорить с этими мерзавцами. Это была ошибка, что я поддался вам. Нельзя бездействовать. Вот завтра-послезавтра всякие волнения в Петрограде будут кончены – и мы только осрамимся перед фронтом за сегодняшний день.
На этот единственный миг усумнился и Воронович: может быть, и правда он предложил линию ложную, а старик прав?
Но тут вбежали и сказали, что перед управлением собралась толпа солдат, которая хочет арестовать всех офицеров.
Всех? Не разбирая? Ёкнуло сердце. Вот так попался, и зачем ушёл из своей казармы, сидел бы и дальше там.
Из соседней канцелярии уже слышался стук прикладов.
Высокий черноусый Воронович вышел из генеральского кабинета и увидел, что канцелярия переполнена солдатами разных частей, больше всё теми же щенками артиллеристами из дивизиона. Он силился сохранить спокойствие, хотя чувствовал, что пронимает дрожь – и негодования, да и опасения, чёрт возьми, это уже за пределами.
– Что вам нужно, ребята? – ласково спросил.
В несколько голосов ответили:
– Арестовать всех офицеров!
Но тут Воронович уже заметил и нескольких солдат своей команды, которые старались к нему протиснуться. Появилась надежда.
– Ну что ж, арестовывайте, если хотите. – Стал закуривать папиросу, руки заметно дрожали.
– Нет, этого не надо! – уже кричали свои. – Этого не трогать!
«Этого»! Ни ротмистра, ни его благородия…
– Кого же вы хотите арестовать? – уже с большей твёрдостью спросил Воронович.
Из толпы выдвинулся подвыпивший чубатый унтер, кавалерист Гусев, и мрачно уверенно объявил:
– Которые из немцев. Потому, много есть господ офицеров, которые немцы и шпионы.
Кто-то сунул ему записку, он стал читать.
И первым в списке был граф Менгден.
Воронович потерял всю офицерскую уверенность. И не оборвал и не отрубил, а осторожно промямлил о долголетней службе генерала, о старости. Но выдвинулся мальчишка-артиллерист и заявил, что «военный комитет» приказал арестовать генерала Менгдена за то, что он не признаёт нового революционного правительства и призывает к этому своих солдат.
Вот где он был, комитет!
А Гусев с несколькими уже отправились грозно в кабинет Менгдена.
Воронович подошёл к новобранцу, говорившему от имени комитета, и мягко спросил его, нельзя ли подвергнуть Менгдена лишь домашнему аресту, он никуда из своей квартиры не скроется.
Но из кабинета донеслось громко, и Гусев выскочил в ярости:
– Вы нам тут зубы заговаривали, а он удрал!
– Куда же? Там выхода нет.
Но новые крики:
– Вот он! Тащи его!
Оказалось, старик не выдержал, потушил электричество и стал за печку.
– А-а-а! – торжествовал Гусев. И снимал висевшее на вешалке тёплое генеральское пальто, и с наглой усмешкой подавал его: – Закутайтесь, ваше сиятельство, в шубку, а то в карцере холодновато будет!
Он настаивал вести всех арестованных в карцер, где только что он сам сидел за буйство и был освобождён толпой.
Генерал беспомощно расслабленно озирался, надеясь, что кто-нибудь вступится.
Но не вступались ни свои кавалеристы, бывшие здесь, ни писари канцелярии, ни единственный здесь офицер – ротмистр Воронович.
И тогда сам обращаясь к нему, граф сказал по-французски:
– Ротмистр, передайте моей жене, что я арестован.
– Не сметь по-немецки! – набросились на него.
И повели.
Ротмистр стоял непроницаемый. Всё шаталось на лезвии, одно неверное движение – и его арестуют тоже. События замахнули гораздо дальше, чем можно было ожидать утром.
А Гусев вытащил ту записку и читал следующие фамилии: фон-Зейдлиц, барон Розенберг, граф Клейнмихель, полковник Эгерштром, Сабир.
Отряжали наряды – искать их, арестовывать, вести на гауптвахту.
Кавалеристы и писари погудели между собой и предложили, что они берут Зейдлица, Розенберга и Сабира на поруки.
Артиллеристы согласились.
Об остальных речи не было.
При первой же возможности Воронович осторожно выскользнул из канцелярии со своими солдатами.
И хорошо сделал: оказалось, что Гусев подговаривал артиллеристов брать Вороновича: этот ротмистр как старший адъютант подписал приказ о гауптвахте Гусеву.
В своей казарме Воронович почувствовал себя в полубезопасности, но всё равно оставалось тревожно.
Тут вскоре вернулся Всяких и сообщил, что «военный комитет» действительно непрерывно заседает в автомобильной роте, но чувствует себя растерянно без единого офицера. Все офицеры скрылись, боятся
