знаете, Алексей Николаевич, ваш отец больше не хочет быть императором.» Испугался очень: «Что произошло? Почему?» – «Потому что он очень устал, перенёс много тяжёлого в последние дни.» – «Ах да, мама говорила, – остановили его поезд, когда он ехал сюда? Но папа будет императором потом опять?» Жильяр объяснил, что нет, и что Михаил отрёкся. Алексей помрачился, думал, думал, ничего не сказал о своих правах, а: «Но как же может быть без императора? Но если больше нет императора – кто же будет управлять Россией?»
Но ведь я правильно сделал, скажи? О, как я колебался! Оставить Алексея на троне – разлучить с нами. Ведь они все так и хотели бы: отнять у нас Алексея, а самим – править при нём. А потом – я уже думал наоборот: вернуть Алексея на трон. И сделал попытку изменить Манифест – но Алексеев сказал: никак не удобно.
Ты правильно сделал, ты всё правильно сделал, мой муженёк! Как же мы могли бы остаться без Солнечного Луча?… А если бы ты знал, какой это был позор и удар, когда гвардейский экипаж бежал из дворца… А Конвой вёл себя вполне благородно! Вполне. Но они одни ничего не могли сделать. Да я сама остановила кровопролитие, не велела им сражаться. А твой Сводный полк! Какие чудеса верности, разрывающие сердце! Ведь вчера, после уже установленного ареста, они весь день отказывались дать сменить себя с постов. И сегодня всю ночь простояли – они хотели сами встретить твой приезд с подобающими почестями! Они выкатили пулемёты – и не хотели впускать новую охрану за решётку дворца. Но это я – позвала к себе их полковника и сказала: «Не повторяйте климата французской революции!» И они – уступили, и вот перед самым твоим приездом только ушли.
О, этот пример подбодрял! О, наш святой народ ещё нас не выдаст.
А заступил – какой полк?
Первый гвардейский.
Так ведь это – тоже наш, из наших самых верных!
Ещё стоял в памяти вид последнего у них зимой смотра, который принимал Николай.
Ты знаешь, Ники, Корнилов – тоже, он порядочный человек. Он при аресте вёл себя очень прилично.
Да весь этот так называемый арест – уже как пустая прихлопка по забитому месту, он уже ничего не отяжелял, сам по себе воспринимался бесчувственно, – а вот освобождение он принёс! Возможность быть наконец вдвоём с Аликс, наедине с Аликс!
И – выплакаться ей. И – исповедоваться. И – пожаловаться.
И ещё же – молитва у них остаётся, безграничные просторы молитвы.
Молились.
И снова плакали.
О Ники, предадимся воле Божьей! О Ники, Господь видит своих правых! Значит, зачем-то нужно, чтоб это всё так случилось. Я верю, я знаю: свершится чудо! будет явлено чудо над Россией и всеми нами! Народ очнётся от заблуждений и вновь вознесёт тебя на высоту! Вернётся разум, пробудятся лучшие чувства.
И даже очень скоро это всё может случиться.
Арестованы, нет ли, – но какая отъединённость окружала их соединённость! Что-то там в мире катилось, происходило, – но с тех пор как они вместе – это уже не касалось их. Теперь они будут подкреплять друг друга любовью – и все перенесут.
Пойдём к Бэби? К детям?
Невозможно с моими такими глазами, я напугаю их. Я лучше пойду пройдусь по парку, это всегда мне помогает.
Ну пойди, а я буду смотреть за тобой в окно. Да, ты знаешь… ну, не всё сразу. Лили и Бенкендорф убедили меня, что надо сжигать – дневники, письма, бумаги, – чтоб они не завладели этим и не воспользовались во вред. И я уже много сожгла.
О, как жаль!
Но что же делать?…
Слишком много сразу здешнего не могло вступить в голову Николая, – он ещё почти оставался в Ставке. И два псковских вечера ещё цепко когтили его. С Долгоруковым они вышли через садовую дверь – и пошли гулять.
Сейчас – быстро, много пересекать по парку, – и должно отлечь, и высохнет, и просветится лицо. В каких только мрачных бедах не успокаивала его быстрая многая ходьба.
Как всегда, он шёл на пяток шагов впереди, Долгоруков сзади. По широкой расчищенной дорожке Николай направился в сторону большой аллеи. Он, правда, видел оцепление из солдат – но так понимал, что это новый вид охраны дворца, да верней он не успел в это вникнуть, не об этом были мысли.
И вдруг два солдата перед ним выставили штыки, преграждая путь, и один из них дерзко крикнул:
– Сюда нельзя, господин полковник!
Николай – не понял даже: кому это, какому полковнику? (Он был в полковничьих погонах всегда – но никогда же не слышал такого обращения!) И он продолжал идти, не глядя на развязных солдат.
И тогда к ним подбежали ещё двое или трое.
– Вернитесь, когда вам говорят! – кричали ему.
Или даже:
– Тебе говорят, назад!
Всё это было в полминуты: он увидел несколько простых солдатских лиц, которые всегда так славно замирали на смотрах, – да это же и был 1-й гвардейский стрелковый!
Император не мог сообразить, понять, возразить. Он стоял и в растерянности смотрел на рассерженные, непочтительные солдатские лица. Он просто никогда не видел русских солдат такими!
Тут приспешил офицер – но молоденький, не кадровый, с худою выправкой и без всякого почтения тоже. Не беря под козырёк, он сказал:
– Господин полковник, гулять в парке нельзя, только во дворе.
Император посмотрел на него – на солдат – на раскидистые зовущие ветви парка.
И – понял.
527
Со ржавым повизгиванием покатили пулемёты по перрону станции Царское Село, – перрон был сколот от снега, очищен до асфальта. И штыки семёновцев колыхались за плечами, в пасмурном дне.
Не имел Масловский точных инструкций, не выработал точного плана, а только ясно было одно: сила и натиск! и совершить нечто грандиозное!
Приказал: немедленно занять телеграфную, телефонную. А сам, с Ленартовичем как с адъютантом, ворвался к начальнику станции и ещё с порога объявил:
– Вы арестованы!
И его папаха, ощущаемая всем теменем, даже слишком надвинутая на лоб, велика, и напряжённо- готовный вид Ленартовича не оставляли сомнений.
Начальник станции совсем оторопел:
– Простите – за что же?… Кто же?…
Видя, что тут сопротивления не будет, Масловский милостиво перерешил:
– Арест – негласный. Остаётесь на месте, но вот – прапорщик будет приставлен к вам безотлучно, контролировать ваши действия. Вы обязаны не допустить прохождения через вашу станцию каких-либо военных сил. О всякой опасности немедленно докладывайте мне.
– Но на станции есть военный комендант…
(Ах, не туда попал?…)
– Арестовать и коменданта! На тех же условиях! – ничто уже не могло остановить или удивить Масловского.
Где – начальник гарнизона Царского Села?
