— Все, господа. Кончено. Тонем. Можем вот-вот опрокинуться. Прикажите команде спасаться по способности и поднимите сигнал нашим миноносцам подойти для снятия команды. В лазарете — выносите раненых на верхнюю палубу, на левый борт, к вам сейчас подбегут из машинного, помогут, — командир корабля Беляев метался от одного амбушюра к другому: спасти корабль невозможно, и сейчас он пытался минимизировать людские потери. Машинное? Валерий Александрович, немедленно все наверх! Оставьте несколько человек залить топки в носовых кочегарках, остальным бегом в лазарет! Тяжело раненых в бессознательном состоянии выносить в первую очередь, мы затонем минут через…
— Больше десяти минут наше итальянское чудо с такими повреждениями не продержится, — ответил на вопросительный взгляд командира трюмный механик, — Если бы не вскрытый борт над броней… И уже сбегая с мостика прокричал не снижая скорости, — я попытаюсь затопить в носу все отсеки левого борта, что только успею, тогда мы хоть не опрокинемся а уйдем на ровном киле. Это даст вам лишнюю пару минут для погрузки раненых на миноносцы…
Больше капитана Корпуса Инженеров Механиков Бориса Владимировича Вернандера никто не видел… Он до последнего оставался в низах корабля, манипулируя клапанами затопления и перепускания, пытаясь продлить агонию обреченного корабля не допустив его опрокидывания[141].
На мостике последнего оставшегося на плаву Циклона, 'Саги' его командир лейтенант Иокова смотрел на медленно оседающий все глубже русский броненосный крейсер. Все офицеры и матросы их отряда до последнего выполнили свой долг перед Японией и императором. Его корабль, пробитый пятеркой мелких снарядов и одним крупным уже потерял ход, и вот вот должен был быть добит сворой проходящих мимо русских дестроеров, которым, похоже удастся предотвратить результативную атаку их японских коллег на два других крейсера. Но они, конечно, сперва выполнят ту работу для которой создавались — уничтожение более мелких миноносцев противника…
К сожалению для их командиров 'Саги' был одним их двух миноносцев, которые успели развернуться к 'Корейцу' левым бортом, и выпустить и последнюю, третью торпеду, так что русские эсминцы фактически 'махали кулаками после драки'. Кто-то из японских матросов остервенело отстреливался из кормовой пушки, но это был просто еще один способ правильно уйти в вечность. Свою главную роль полторы сотни моряков японских миноносцев уже выполнили — 'Асахи' отомщен, и убивший его русский крейсер переживет свою жертву не более чем на четверть часа.
Неожиданно ему, не большому поклоннику классической поэзии, в голову пришла хокку, наиболее точно описывающая их сегодняшнюю атаку, -
Из ста шестидесяти матросов и офицеров экипажей сводного отряда японских миноносцев из декбрьской воды после атаки было спасено пятеро. Единственным офицером из них был лейтенант Иокова. Его, потерявшего сознание от переохлаждения и потери крови, подняли из воды на русский эсминец 'Бесшумный', который после снятия экипажа с 'Памяти Корейца' уходил за русскими крейсерами. Его командир рискнул и приказал замедлить ход до малого и выловить плавающего на спасательном круге человека в тужурке, так как принял его за русского матроса.
На мостике 'Громобоя' досмотрев атаку миноносцев до конца Руднев медленно сложил подзорную трубу…
— Как показывает теория и практика, дневная атака эсминцев, и тем более миноносцев на военный корабли не может быть успешна, если цель сохранили орудия и ход, — как будто отрицая только что виденное медленно проговорил он ни к кому конкретно не обращаясь, — исключение однако составляют те случаи, когда команды кораблей сознательно идут на смерть, с самого начала атаки не заботясь о своем выживании. Что мы с вами товарищи только что имели честь наблюдать в исполнении японцев уже второй раз за сегодня… Когда несколько командиров кораблей сразу могут решить атаковать настолько не заботясь о своем выживании.
Но для каждого народа может найтись цепь событий, к такой атаке ведущей. В случае с британцами — командиры миноносцев пойдут в такую атаку чтобы поддержать репутацию лучшего флота в мире. Японцы — из-за долга перед императором, немцы — из-за боевого товарищества, а мы русские… А хрен его знает почему, но мы тоже пойдем. А больше пока пожалуй никто на такое и не способен…
На мостике все больше оседающего в воду крейсера Беляев был озабочен спасением команды. К быстро опускающемуся в воду правому борту подошли два поврежденных в быстротечной схватке с японскими коллегами русских эсминца. За ними дымил еще один. Остальные еще вели бой, их поддерживали беглым огнем комендоры 'Громобоя' и 'Витязя', уже вновь легших на курс вслед за удаляющимся японским флотом.
'Так, вроде бы последние команды отданы, паники нет, слава Богу. Спасжилеты на всех. Плоты на воде. Ну, вот и все, пожалуй… Как же так, по-глупому, вышло-то? — Беляев размышлял о превратностях судьбы, — Потопить первоклассный броненосец и через каких-то неполных полчаса так непростительно подставиться под торпеды этих москитов… Да еще днем, имея полную свободу маневра. Все-таки это несправедливо… Так не хотелось упускать хвост Того и вставать к миноносцам кормой. И вот… Да, за ошибки всегда приходится платить'.
Командир 'Памяти Корейца' был уверен, что его замыслу никто помешать не сможет. Он прекрасно понимал, что из пяти с половиной сотен членов экипажа на момент утопления крейсера в живых останется человек триста — четыреста. Понятно, что кто-то не успеет или не сможет вовремя подняться на верхнюю палубу, кого-то уже на ней достанет осколок снаряда, ведь японцы так и не перестали обстреливать его корабль, но это не меняло главного. Снять всех на три маленьких эсминца да еще и за столь короткий промежуток времени — шансов почти нет. И многих неизбежно засосет водоворотом. Кого-то пояса вытянут живым, а кто-то повстречается в этой крутящей пучине с обломками, всплывающими с крейсера. Как хрупок все-таки человек…
Значит ему, как командиру корабля, который ОБЯЗАН покидать корабль последним, уходить с него тоже нельзя. Иначе он не сможет потом смотреть в глаза другим офицерам флота. Примерно это он и сказал поднявшемуся на мостик Франку, который в своей извечной манере не выпуская папиросу изо рта сначала пошутил, 'что его не оставляет чувство, что все это с ним уже было'. Ответ Беляева был лаконичен:
— Не пора ли и вам направляться к 'Быстрому'? Из машинных и котельных ушли, кстати, все?
— Живые — все.
— Славно. Ступайте же… С Богом.
— Вы уверенны, что это правильно? — невинно поинтересовался у командира Франк, прислонившись как и Беляев к броне рубки и держась за поручни мостика — из-за нарастающего крена стоять на ногах было все труднее.
— Знаете, Валерий Александрович, — отозвался Беляев, для которого вторая за год гибель вверенного ему корабля, снова сопровождающаяся потерями в команде, очевидно стала слишком большим потрясением, — прекратите мне эту волынку тянуть! Я приказываю Вам покинуть корабль. Это ко всем относится, господа, — обратился он к паре мичманов все еще остающихся на мостике…
На палубе разорвался очередной шестидюймовый снаряд с 'Хатсусе', своими осколками проредивший толпу спасающихся матросов и заставивший пригнуться на мостике четверку офицеров. Подняв головы мичмана увидели стоящего над бесчувственным телом Беляева Франка, который сжимал в руке полуметровый обломок поручня мостика. Вырванный железными пальцами богатыря кусок дерева весил не менее трех килограммов. Конец импровизированной дубинки был испачкан чем-то красным, подозрительно совпадавшим по цвету с пятном, которое быстро набухало на тыльной стороне фуражки лежащего ничком командира 'Корейца'. Франк, под оторопелыми взглядами молодых офицеров обеспокоенно склонился к лежащему командиру.
