металлоискателе — они выбросили бы пистолеты в толпе, а то вообще стали бы стрелять направо и налево. Да и мы тогда, не зная, кто именно из депутации хочет убить государя, вынуждены были бы завернуть вас всех. Или кого из вас бы застрелили эти гады, а потом еще винили бы в этом 'царскую охранку'. Но Император сам давно хочет встретиться с истинными представителями народа (святая ложь…), и ничто не сможет его остановить в его стремлении!
— Чай поди не совсем идиоты, господин дохтур, — раздался голос того самого старого мастера, — сам гальванером[150] на Путиловском работаю, и догадался о вашей машинке как только провода разглядел, что арку обвивают. Чудотворной иконе они ни к чему, это верно. Только молод ты еще дохтур, уж прости меня старика, но что есть — то есть, и в чем помысел божий…
— Не нам простым смертным дано догадаться, — пришедшая на помощь явно запутавшемуся в непривычных для него длинных словах работяге великая княгиня, — он действовать не только через гудящую и светящуюся икону способен. Он может, дабы не смущать умы чудом божьим, и просто послать гениального изобретателя именно туда и тогда когда нужно. Чтобы тот изобрел это металлонаходитель именно перед покушением на помазанника божьего. Это как в притче о набожной женщине, которая при наводнении три раза отказывалась садиться в лодку, все ждала что ее Бог спасет. Когда же она, утонув, пришла к Господу, и спросила 'отчего же ты меня не спас?', что он ей ответил?
— А кто тебе, дура, три раза посылал лодку? — ответил тот самый старый мастер, — и сразу же поправился, — простите ваше высочество…
— Отчего же, за исключением 'дуры', вы совершенно правы, — неожиданно весело ответила Ольга, — ну да пройдемте господа, а то мой брат уже заждался.
— Вы хотите сказать, что после всего что тут было, после раскрытой попытки покушения на Его Императорское Величество, — запинаясь выговорил бледный как мел организатор шествия поп Гапон, — Государь хочет встретиться с нами? И нас не арестуют?
— С вами — не уверен, — отрезал Вадик, которому решительно не нравился сий священнослужитель, — вам я бы порекомендовал готовиться объясняться с вашим начальством в третьем отделении. По поводу того, что вы, фактически, организовали шествие, под прикрытием которого к царю чуть не приблизились трое убийц. А дальше… Это как они решат.
Раскрыв истинного 'работодателя' Гапона, Вадик забил первый гвоздь в крышку гроба его карьеры 'вождя народных масс'. Закончит эту неприятную процедуру сам Царь. Конечно, с учетом отсутствия кровопролития, рабочие его не прибьют, как сделали в нашей реальности эсеры, но и слушать полицейского провокатора и рядящегося в рясу коммерсанта больше уже не станут…
— Господ выборных — прошу! Его величество примет вас, для беседы о ваших, во многом, справедливых требованиях.
В Малой Зале Зимнего дворца непривычно шкворчали три двухведерных самовара. Не успели выборные разобрать места за поставленными буквой П столами, как к ним на самом деле вышел Государь. На лице самодержца Вадику было заметно отражение бушевавшей внутри бури чувств: ему только что доложили о предотвращенном покушении. Одно дело слышать от Плеве, Банщикова и остальных, что его кто-то настолько не любит, что готов убить. И совсем другое — держать в руке браунинг, из которого в тебя могли бы выстрелить через пять минут.
Для собравшихся же депутатов буря чувств на лице Николая и сурово решительное выражение его лица означали несгибаемую решимость принять народную петицию, не смотря на происки врагов народа (Вадик не удержался, и ввернул это выражение еще при обыске Рутенберга). Тихий одобрительный гул пронесшийся среди почтительно поклонившихся депутатов был услышан и Николаем. Приободрившись он вдруг понял, что написанная совместно с Банщиковым и Победоносцевым канва речи вполне соответствует моменту.
— Ну что ж, господа выборные, итак — я здесь. Перед вами. Желаю всем вам здравствовать. Вы вполне справедливо просили чтобы я с вами встретился, и голос ваш был услышан…
Как и добивался приведший вас отец Гапон, я собирался сначала встретить вас всех перед дворцом. Даже помост уже начали строить. Однако меня отговорили. И я скрепя сердце решил принять вас во дворце, куда, к сожалению, все вместиться не смогли. Отговорили знающие люди, поскольку в большом стечении народа весьма возможны были предатели или провокаторы, попытавшиеся бы или стрелять в царя, или метнуть бомбу…
Почему я говорю предатели? Потому что спровоцировать бойню и беспорядки в столице, обезглавить руководство державой в тот час, когда отечество ведет тяжелую, навязанную ему войну, способны либо предатели, либо прямые агенты внешнего врага. Тем более в момент когда дела у этого врага стали идти в войне открытой ох как плохо! Почему бойню? Неужели вы способны вообразить, что гвардейцы оцепления молча взирали бы на покушение? Погибли бы тысячи человек, еще больше осиротели и овдовели! Ни в чем не повинных в абсолютном своем большинстве!
Скажите нам, отец Гапон, вы ЭТОГО желали? Говорите! МЫ вас спрашиваем?
— В-ваше величество, — вскочив со своего места прерывающимся голосом начал Гапон, руки его нервно тряслись, — Бог с Вами! Ни сном ни духом! Исключительно мука духовная за бедственное положение работного люда вела меня… То есть нас…
— И о возможных последствиях площадного цареубийства для этого самого люда, паствы вашей, вы, милостивый государь, будучи душеспасителем не задумывались?
— Но… Нет…
— Или человек, приведший к царю тысячи людей столь… неумен, или я что то не понимаю в людях. Когда они нам лгут…
А о последствиях для себя, для собственной вашей души вы хоть задумывались! Думали о том, что кровь сотен невинно убиенных падет на вас? Как бы вы стали ее отмаливать? Задумывались вы об этом?
Царь взял паузу… Гапон стоял столбом. В зале воцарилась ватная, абсолютная тишина…
— Нет, любезный. Вы не задумывались… Ни о людях, ни о стране. Вас обуревала гордыня, отец Гапон! Жажда величия и успеха! И злата! Многим вы задурили головы со своими 'Собраниями…' Только никому из них не поведали, что цель у вас была куда прозаичнее — лавочки торговые пооткрывать для членов 'Собраний' ваших. При заводах и мануфактурах, при районных отделениях, типа рознично-торговой монополии! Чтоб ваша паства только у вас еду и мануфактуру покупала!
Что вдруг смутились? А? Жаль, поздно я все это узнал, не писал бы вам год назад хвалебного отношения. Я ведь тоже поверил сначала, что вы искренне рабочим помогаете…
Общество с последними словами царя насторожено загудело, что заставило Николая даже говорить громче:
— Петицию я тщательно изучил. И с вами, господа выборные мы сейчас ее подробно обсудим, ибо многое, о чем там говорится, я готов принять незамедлительно… — царь жестом попросил спокойствия.
Выборные настороженно затихли.
— А вы… — каким то вдруг усталым и тихим голосом проговорил император с брезгливостью глядя на подавленного, 'сдувшегося' Гапона, — Уходите отсюда, Георгий Аполлонович. Вы не пастырь, милостивый государь. Вы обманщик. Но не меня вы обманули, а тех кого вели. Уходите…
— Но, Ваше величество! Ведь я же предводите…
— Иди отседа! Ступай, предводитель! Или не слышал — Царь велел! — зашумели с разных сторон, — На убой вел! Ирод окаянный…
— Тогда мы тоже уходим… — за столами возникло движение, и несколько приверженцев из ближнего круга Гапона так же поднялись со своих мест.
— Что ж, господа, если судьба ВАШИХ предложений, коие для вас дороже самой жизни — так ведь в петиции написано — вас оказывается вовсе не интересует, то не смею задерживать. Пропустить и их!
Гапон и его товарищи-телохранители двинулись к дверям. Перед выходом у Гапона хватило такта молча поклониться царю. Гвардейцы охраны расступились и через мгновение двери с глухим стуком сомкнулись за спинами ушедших…
'Николай-то сегодня просто великолепен, вот что значит для разминки посмотреть смерти в глаза, — отметил про себя Вадик, — с карьерой батюшки-политика, похоже, покончено'.
