ринулись рыть норы, чтобы схорониться от мороза, женщины собирали хворост и разводили костры. Ночью река встала. Утром похоронили двух младенцев. Всю зиму грели землю для могил.
Кипы журналов и газет, перевязанных бечевками, переложил с места на место Базаркин. Нашел бронзовую керосиновую лампу. Сдам. Примут. Металл цветной. Самовар бы найти. Был где-то под верстаком. Василий заботливо положил в тележку лампу, моток провода. Тележка у Василия большая. В ней возил в детский сад детей. Зимой устанавливал сверху фанерный короб с окнами из слюды. Детям тепло в уютной кабине. Соседи называли его сооружение броневиком. Осенью пыльные бури неделями метались над городком. Автомашины с зерном ездили на элеватор с зажженными фарами.
Раньше дети посылали подарки к дням рождения, а нынче не то послать, кто бы им прислал. Обидно и стыдно. Ничем не может помочь. Крохотная пенсия. На работу не берут. Преклонный возраст. Старшая дочь присылала переводы. Ребенок поступил учиться. За всё платить. Квартиру купили. Ипотека. Откуда лишние деньги? Когда был садовый участок, как-то еще легче перебарывались финансовые передряжки.
Кормила земля большую семью овощами и фруктами. Понадобилась властям протянуть трамвайную дорогу до аэропорта. Протянули по садовым участкам. Ходил Василий по кабинетам, надеясь получить обещанную компенсацию за домик, за баню, за теплицу и прочую построенную на земле «ерунду». Так назвали чиновники его сооружения. Умные люди за деньги перевезли домики на новые места, но старик стар, и полагал, а вырученные деньги что-нибудь сможет построить вновь. Строители поджигали домики и сараи, а что имело ценность, быстро разбирали и продавали. Он собрался с соседом разобрать баньку, но её уже куда-то пристроили. Квитанции о покупке материалов Анна выбросила, говоря, что ей мешает мусор. Выбросила и его коллекцию грампластинок, которую собирал со студенческих лет, голодая, но покупая альбомы: Бизе, Вагнера, Моцарта, Брамса, Пристрастился к эстраде, собирая журналы «Кругозор». Сначала коллекция побывала в лоджии под солнцем. Когда диски покоробило, Аннушка тихо перенесла в сарай.
– Пень глухой, а туда же. Подавай ему Чайковского, Кармен, а вот напеку, и ешь – безе, – громко говорила супруга.
С каждой пластинкой были истории. За диск с записью полонеза Агинского отдал набор блесен. Мог слушать часам Равеля или Брамса. Ей казалось, что не музыку слушает муж, а уходит в ту прошедшую юность, в то время, когда считался не последним танцором. Девушки кружили вокруг него в хороводах. Девушки, девушки. Всю жизнь наполнила ядом ревности, отравляя свою и его жизни.
Самовар оказался в поленнице рубленой срезки, которой топили водогрейный бак в ванной, именуя «титаном». Два электрических нагревателя сменили Базаркины. Никто не топит дровами «титаны». Прошло время угля и дров, золы и сажи. Дед обтёр тряпкой, которая была раньше халатом, а потом служила пеленкой. Этот халат привёз ей из Ленинграда, когда учился заочно в институте. Сначала Анна не носила подарок, говоря, что цвет не тот, рукава слишком широки. Изделие завезли из Италии. Тканей подобных соседки не видели. Не зря стоял в потной очереди три часа. Просили продать женщины, давали много денег, не продала. Привыкла к новому халату-платью. Долго носился, не теряя цветов и диковинных птиц.
Дед нашел длинную бутылку, открыл, понюхал. Сохранился винный аромат. Когда же это было? У Анны признали аритмию. Каждый год ездила в санаторий. Привезла из Крыма двадцать бутылок марочного вина. Как довезла такую тяжесть. Зачем было надсажаться? купила бы бутылки три, но не двадцать. Ручки оторвались у огромной сумки на колёсах. …Пробовали по несколько граммов, пытаясь сопоставить вкус, о котором написано в каталоге. Гости порадовались, дегустируя вина из Массандры. Сегодня подобных вин нет в продаже.
Она умела поражать. Даже когда не было денег, покупала дорогие конфеты, колбасы, без которых можно обойтись, но на неё смотрели, а она не хотела выглядеть экономной и расчетливой. Откуда мания к роскоши, к странным поступкам?
Василию вдруг захотелось выпить чаю из старого самовара. Помнил, как перед праздниками бабушка начищала его бока. Стоял на печном шестке и довольно посвистывал. От самоварной музыки становилось детям весело. Бабушка рассказывала, что все мужчины её рода пили чай, когда самовар бурлил, не признавая иного напитка. Самовар – главный предмет семьи. Реликвия. Такого слова не знали, но берегли достояние, переходящее из рук в руки.
Когда описывали имущество перед отправкой на выселение, сберегла бабушка красавца с медалями. Отняли швейную машинку, забрали гармонь. «Кулакам и в ссылке будет весело, а вот мероприятия с пением лучше проводить под гармонь, чем под балалайку». Трёт самовар Василий Никанорович, а перед глазами картинки из детства проявляются. Нет бабушки, нет матери, погибли на фронтах дядьки и отец. Они пили кипяток из самовара, гордились семейной ценностью. Умоляли продать «пузатого», предлагали деньги, продукты, но не продала прабабушка, не сменяла на продукты бабушка, берегла и мама. И дети, и внуки пили из него чай, когда был садовый участок, когда сам был крепок и здоров. В беседке украшали большой стол, вазочками с вареньем и миской с мёдом. Постепенно бока самовара начинают празднично сиять.
Гладит его Василий, а ему кажется, что ощущает тепло рук бабушек, мамы, Анны. Этот кран поворачивали многие руки, подставляя кружки, бокалы, стаканы. И его дети радовались, начиная раздувать медалиста, собирая щепки, сухие хворостины. Царапина на боку от винтовочного штыка. Требовали фураж белые, отнимали продукты красные. Забирали муку и крупу, уводили парней и лошадей. Самовар был в подполье. Скрывался в навозной куче у коровника. «Обшаривали, тыкали штыками, – рассказывала бабушка Пелагея Васильевна, – выполняя приказ командиров, искали тайники с овсом и пшеницей. Промолчал парёнек, поняв, что наткнулся штык на что-то металлическое. А мог бы разворошить кучу. Не стал партизан, воевавший за лучшую долю, докладывать конопатому командиру о каком-то предмете, спрятанном в навозе. За чью лучшую долю лилась кровушка, ради чьих дворцов нынче перестроили страну? Возможно и среднее образование скоро будет достоянием детей зажиточных россиян.
Упаковала бабушка самовар в перину. Поехал он в ссылку на перевоспитание, как колокол из Углича, которому вырвали «язык» и отрубили «уши». Из Томска повезли несколько семей на север в барже. Белые мушки начинали роиться. Кружевной иней налипал на смолевые борта. Шоколадная вода становилась густой и маслянистой. К ночи чернела и покрывалась паром.
На палубе жгли сосновые чурки в ящике, заполненным песком. Угли сыпали в глиняные корчаги, в дырявые ведра и носили в трюм, пытаясь согреть помещение кубрика, в котором ютились женщины и дети. Самовар поил путешественников чаем, а потом его вновь кипятили и вносили в трюм. Он долго остывал, согревая детей. Старая Пелагея и её замужняя дочь Варя соорудили из дерюг полог. В него вносили горячий самовар и так спасали детей от холода.
Дед Авдей всё делал сам. Батраков не нанимал; в юности хлебнул батрацкого кулеша. Даже после женитьбы, убрав свои наделы, ходил вместе с Пелагеей по людям, стараясь заработать то кусок холста, то мешок – другой овса или гречи на семена. Его знали во многих зажиточных семьях, как трудолюбивого и ответственного человека, который может и быка забить и коня подковать. В первый год мирной жизни пахал свой надел при звездах. Кони порой не выдерживали, ложились в борозду. Как красному партизану, ему разрешили распахать брошенные солончаки у озера, где и полынь не росла. Но что странно, уродилась на бывшей пустоши конопля, а вот овсы никуда не годились.
На Покров зашли пацаны – активисты, начали куражиться, требуя ведро самогона. Подумал, шутят мальчишки. Угостил чаем с мёдом, сказал, что не выкуривал самогонку и не из чего перегонять, Всё сдал в обмен на швейную машинку. Мальчишки грозили в кулаки записать, если не поставит ведро самогона. Не шутили активисты. Записали.
Кулаки у Авдея были большие, а ум не гибкий. Фамилия у них была Агарковы, а когда пытались убежать, писарю хорошие подношения сделали, чтобы справку написал, что будто бы реабилитированы и вины перед Советской властью нет. Чтобы нигде не было следов Агаркиных, сделал им справки, что они Базаркины. А в городке Колпашеве, куда попали из-за болезни старшего сына, пришлось остановиться. Жили у пожилой тётки, работавшей в больничном приходе. Авдей познакомился с рыбаками артельными и стал с ними работать.
Старательный мужчина разговаривал мало, не курил и не пил хмельного. Прозвали его Кержаком. Играючи, мог отнести в трюм паузка два мешка рыбы. Приехал представитель из Томска вручать трудовой флаг за первое место. Узнал Авдея. Вместе партизанили под командованием Ефима Мамонтова. Старший артели внёс в список премированных Авдея. Когда тот вышел к столу за куском сатина на рубаху,
