почему я головы поднять не могу?
Вы, Александр, не будьте безпочвенным оптимистом! А главное: бойтесь интриг ликвидаторов! бойтесь социал-шовинистов! Не доверяйте и революционер-шовинистам, вроде Керенского, нам и с ними не по пути! Вы слишком доверчивы.
Так Владимир Ильич, лицо у него было честное, я не мог и подумать... И финны же все против царизма, как я мог предположить?.. Наверно, они меня просто в постели зарубили... просто во сне...
Вы что-то очень изнервничались. Материалы Кинталя я вам давно послал. И три письма, – а никакого ответа. Вы очень скупитесь на письма. Александра Михайловна, скажите Александру: он очень скупится на письма, так нельзя! Мы так не проведём спевки!
Что ж теперь делать? Как теперь будет с локаутом? Какая неудача, убили бы чуть позже, выиграть бы эту стачку... А то на дороге, не доехал, не там и не здесь...
Александр, вы что – обиделись?.. Большущий вам привет! Я вам послал толстущее письмо! Никакого ответа. Пожалуйста, критикуйте мой проект манифеста.
Владимир Ильич! Поскольку меня убили... я бы хотел вам передать... Вот эта история с локаутом... Я не знаю, правильно ли я поступил, посоветоваться было не с кем... А такого случая ещё не бывало... Но оставить революционных моряков под возможной казнью, как мне сказали... А с другой стороны, нельзя растрачивать силы пролетариата раньше времени... Теперь-то я вижу, что ошибся...
Александр, если вы обиделись на меня, то я готов принести всяческое извинение. Дорогой друг!.. Дорогой друг!.. Дорогой друг!.. Вот уже не сердитесь, не так ли? Я очень вас благодарю, тысячи лучших пожеланий!
Да, ошибся... Была у меня в жизни такая слабость – верить в успех, рисковать не по силам... Но исправить не могу... понимаете, так неожиданно, – видимо обухом топора... А может, из пистолета... в затылок сзади...
Пожалуйста, посылаю вам свои тезисы и с интересом жду вашего отзыва. В этом вопросе о самоопределении, где Радек и Пятаков так пошло, глупо, мерзко, слюняво напутали, – надеюсь, вы на моей стороне? Очень важно: есть ли у нас расхождения с Белениным в этом вопросе? и какие? и как их устранить, пока это не стало достоянием любителей склок, этих пакостных каутскианцев, всех сволочей оппортунистов? Надеюсь, в расспросах Бухарина вы проявите полный такт?
Так что, Владимир Ильич, срочно присылайте кого-нибудь другого... Потому что тут – кто же?.. Молотов никак не... да вы его знаете... Остальные сидят по норам. Кого же вы пришлёте?.. Там ведь тоже никто ничего... Тут приходится и подраться с филёрами, и побегать, иногда целую ночь на морозе, по огородам...
В самом деле, очень интересно: какие там сейчас вопросы всплывают в России? Кто их ставит? В каких конкретных условиях? При какой обстановке?
А если попробовать всё-таки голову поднять? Кто ж за тебя поднимет? Ну-ка... ну-ка...
А с этим расследованием по Кескуле, знаете,
Валун финляндский, не голова. И сил нет. Как ящерица, тело бьётся... как ящерица на камне... на камнях тёплых в Ларвике... Сашенька! Сашенька!! Разве ты – чухна? Тебя красивей женщины я не видел! Это – я чухна... Это я напутал... Сашенька, я к тебе вернусь! Я возвращаюсь, дай руку, ну-ка, ну-ка!
У-у-у-у-ф!
Жи-и-и-и-в?
Затекла голова... Сползла, затекла...
За занавеской в столовой свет выключен, а из третьей комнаты слабый. И иногда жужжит приятно. Шелестит.
Это Маня на машине шьёт. И материю поправляет.
Ни звука больше.
И не будит. Рано ещё.
Голову из затёка вырвал, а тело всё как избито. И голова не освежилась, ещё тяжелей. Спал бы сейчас – двадцать часов.
Но – никто за тебя не подымет этот валун.
Надо идти подымать.
Весь Петербург.
Сперва только – с кровати как-нибудь слезть. И чтоб не сникнуть, а до умывальника. Холодной водой умоешься – всегда легче. А там как-нибудь... Паровичком подъехать. Там трамваями двумя. Пешком ещё протащиться. Шпики пока не присмотрелись. Но крюки, проверки обязательны: штаб-квартира БЦК, у Марьи Георгиевны и печать, и кой-какие бумаги. Помотать лишних полчаса по Выборгской.
А вот разбит, нет сил часы из кармана вытянуть, посмотреть.
Да раз не будит, значит ещё можно полежать.
Ох, надо держаться. Вот так, действительно, сейчас умри или сядь за решётку – и всё развалится. Коромысло треснуло, одна корзина здесь, одна там, связи никакой, конспиративной почты никакой, заграничный ЦК сам по себе, у него – с Интернационалом спор, а Россия – сама по себе, и даже город каждый – по себе. И что в листовках пишем и чем угрожаем – ведь это всё хвастаем, ведь ничего этого нет.
Подыматься. Подымется ли? – полмиллиона рабочих за полусотней разрозненных большевиков?
А не подымется – кончено всё, надолго.
Вдруг! – без внешнего стука послышались шаги в сенцах из фотографии – мужские, быстрые, твёрдые шаги! и наверняка не хозяина! но –
Шать! – на ноги! Сапоги? – некогда. Оружие? – утюг! схватил! Одного? – бить! Трое? – в окно прыгать! Отдаваться – ни за что! В такую минуту!
– Где он, Маня?
Знакомый голос, а кто? – голова отупела. Да Митька же Павлов! Сам приехал!? Провал?? Схватили??
Отдёрнул занавеску, а тот – холодный, притрушенный снежком, весёлый:
– Гаврилыч! Победа!!
И – обнимать! и – целовать!
А свёрток в руке мешает.
И утюг. На табуретку опустил.
– Что? Какая? – без сапог, в носках (портянок по-европейскому не нося).
– Сдались заводчики! Сдалось начальство!! – кричит Митюга не по помещению густо. – Локаут – снят!! Воинский набор – отменён!!
– Что ты? что ты? – даже отступая от слабости, назад к косяку, в занавеске путаясь спиной. – Когда известно, как??
А Павлов своё:
– И я не стал листовки раздавать пока, верно? Пока ребятам до утра кинул: наверно отменяем всеобщую, так?
А Митя-то Павлов страх не любит бастовать: очень уж любит свою работу, модельщиком на Русско- Балтийском, и своего инженера Сикорского, строят они «Ильи Муромцы». И свёрток суёт, суёт в руки прямо.
– Ну конечно... Ну что ты, – теперь слабо смеялся Шляпников. – Мог бы и сам решить, зачем же ребят два раза гонять?
Суёт, так надо брать.
– Это что?
– Пирожки!
Правда, пахло уже, заметил.
– Зачем пирожки?
– Тёплые, Маша тебе послала.
– За-чем?
– Послала!
