у нас уж не так много. А что военный – так шрам на боку от сквозного пулевого ранения…
– Фронтовик, фронтовик, а не военный, товарищ Зотов! Шрам отставить: фронтовиков у нас – восемь из каждых десяти мужчин.
– Да-а, это я упустил. Тогда не знаю, кто.
– А часто ли встречаются, трварищ Зотов, у нас в СССР грабители-убийцы вообще и в частности женщины? – прищурил один глаз Сидоренко.
Молодой следователь, как бы очнувшись, уставился на майора.
– Так вот: кто был убитый, я тоже не знаю, а это очень важно знать. Но убит он был не там, а около самого выхода – вот на этой самой скамейке, где мы сейчас сидим с вами и гадаем. А туда труп был перенесён – вы должны были заметить, что следы, идущие от дорожки, глубже, чем те, которые идут обратно: убийца туда шёл с ношей. Время вы определили точно… Ну, что? – вскочил Сидоренко навстречу врачу. Тот выразительно показал себе на затылок.
– Ох, и рискованное дело, – поёжился следователь, – потеряем время – всё потеряем. Но рисковать надо! Товарищ Зотов! Поезжайте в исследовательский институт. Только отличайте, пожалуйста, фронтовиков от офицеров! – не то шутя, не то серьёзно добавил майор.
В пятом часу дня многие пассажиры и служащие вокзала с удивлением смотрели на аккуратного, даже элегантного майора. Он сидел на маленьком чемоданчике позади общественной уборной, что стояла на отлёте от вокзала, и внимательно наблюдал за действиями ассенизатора, очищавшего выгребную яму. Элегантный майор был так поглощён созерцанием этой нехитрой работы, что не замечал ни удивлённых взглядов, ни даже шутливых возгласов прохожих. Однако те, наверное, удивились бы ещё больше, если б увидели, с какой радостью майор бросился к черпаку, когда на его крае повисла какая-то тряпка. Спустя двадцать минут Сидоренко разглядывал мокрую, но уже чистую пару белья, и глаза его светились самой неподдельной радостью.
– Товарищ майор, – обратился он к коменданту, – передайте в этом направлении ещё шифровку… Спасибо. Ну, а теперь поедемте восвояси, – предложил Сидоренко врачу. – Небось, поспать хочется.
В это же время высокая красивая женщина стояла в купе вагона и равнодушно следила, как в раме окна быстро подымаются вверх телеграфные провода и после мелькнувшего столба снова опускаются, чтобы тут же опять взвиться. Она была далека от мысли о том, что, может быть, по этим проводам, обгоняя или уже обогнав поезд, промчалась телеграмма, которая грубо нарушит все её планы. А так оно и получилось: на ближайшей остановке в купе вошёл офицер комендатуры и вежливо попросил её пройти с ним – в вагон она уже не вернулась, а на следующей станции молчаливый старшина снял с поезда её вещи.
Вечером, в семь часов шестнадцать минут, женщина уже сидела перед столом следователя и, судорожно вдыхая воздух, не могла остановить рыдания.
– Выпейте воды, – советовал ей Сидоренко, – успокойтесь… Я всей душой разделяю ваше горе и понимаю, как вам тяжело будет сейчас войти в свою квартиру. Но это очень нужно, это просто необходимо. Постарайтесь на минуту вникнуть в мои слова, и вы поймёте сами: мне нельзя терять ни минуты, а я не знаю, что именно пропало и пропало ли вообще. Только вы знаете, что, где и как лежало в кабинете Златогорского. Ну, возьмите себя в руки, хоть на полчаса, соберитесь с силами, если не хотите, чтобы наши враги завтра злорадно листали документы, где каждая буква написана кровью вашего мужа…
Женщина встала, вытерла платком бледное лицо и выпрямилась.
– Едемте, товарищ майор, – строго проговорила она, глубоко и прерывисто вздохнув.
У входа в квартиру она остановилась, но тут же заставила себя переступить порог и, внешне спокойная, вошла в кабинет.
Осмотрев вещи, книгу и документы покойного, она взволнованно посмотрела на Сидоренко.
– Всё на месте, но не хватает одной тетради.
– Какой?
– Обыкновенной ученической тетради в в чёрном клеёнчатом переплёте.
– Что было в этой тетради? Мне вы можете и должны сказать всё, что знаете, – видя нерешительность женщины, настоял Сидоренко.
– Я дала ему слово… Это был шифр…
– Шифр?! – невольно вскрикнул Сидоренко.
– Да. Муж сам придумал его, и секрет шифра не знал никто. Александр Александрович заносил в тетрадь какие-то заметки, тренируясь в скорописи шифром. Я тоже ничего не знала об этой тетради, а когда случайно увидела её, то дала ему слово… ему… а… он… – женщина рухнула в кресло и, уткнувшись в холодную кожу высокого подлокотника, зарыдала.
Казалось, самолёт не летит, а лениво ползёт, неохотно продираясь сквозь вязкую тьму ночи. Хотелось верить, что машина вот-вот вырвется на простор голубого раздолья и, унося на концах крыльев липкие клочья мглы, резко увеличит скорость. Но желанное «вот-вот» не наступало, и лишь далеко внизу изредка мигали крохотные огоньки.
Сидоренко откинулся на спинку кресла и с досадой взглянул на моторы, с незаметной для глаза яростью вращающие винты. Их рёв, став привычным, казался тяжёлой, давящей на уши тишиной. У другого борта сидел Зотов, с удовольствием оглядывая комфортабельное оборудование пассажирской кабины.
– Вот это машинка! – весело подмигнул он.
– На этом самолёте командующий привёз в Москву пленного обершгурмбаннфюрера «СД» Гальтенкрюнера, он сидел на вашем кресле, – заметил Сидоренко.
Зотов изобразил на лице брезгливую мину й пересел в кресло по соседству с Сидоренко.
Майор усмехнулся, захотел что-то сказать и вдруг уснул, ссутулившись в кресле. Вздрогнув, он открыл глаза и взглянул на часы: прошло не более десяти минут. Зотов сидел рядом, уставившись взглядом в одну точку. Сидоренко с любопытством рассматривал его почти юношеское лицо со вздёрнутым носом.
– Кажется, я не в свои сани сел, Николай Иванович, – грустно буркнул Зотов, – учусь стать
