– Всё в порядке. До свидания, будьте здоровы, – офицер прикоснулся к козырьку фуражки и направился к выходу.
– Дзенькую бардзо. Довидзеня, пан офицер… – нерешительно ответила хозяйка и вдруг торопливо, будто боясь, что офицер уйдёт, недослушав её, заговорила. Сначала Захаров не понял – хозяйка говорила по-польски, – но смысл её слов быстро дошёл до его сознания: взволнованная пани Родзинская сообщила советскому офицеру о том, что неделю назад к ней пришёл какой-то неизвестный молодой человек в клетчатом коричневом пальто и спросил про бывшего жильца. Пани Родзинская объяснила незнакомцу, что Остап Пивень уже два года здесь не живёт, а благоденствует в квартире номер семь в тридцатом доме на Калече. Узнав об этом, незнакомец нахмурился и быстро-быстро ушёл.
Спустя три дня советские войска освободили Галичин, и Родзинская хотела сообщить о подозрительном визитёре, но, сообразив, что, кроме личного впечатления, у неё нет никаких данных к подозрению незнакомца в чём-то нехорошем, женщина раздумала идти с заявлением.
Но какое-то смутное беспокойство не покидало Родзинскую. И сейчас, пользуясь случаем, она решила всё же рассказать советскому офицеру о визитёре.
«Крючок или скромность?» – подумал Захаров и улыбнулся.
– Ну и правильно решили: почему же не сказать? Лично меня это не касается, моё дело – проверка документов. Но я скажу, кому следует, и, может быть, товарищи заинтересуются этим визитом. Но мне думается, ничего тут плохого нет…
В конце Академической улицы Захаров свернул направо и зашагал по переулку, отыскивая по номерам нужный дом.
«Действительно, Калеча», – усмехнулся следователь, представив себе этот ухабистый переулок в гололедицу. В большом светлосером доме «люкс» Захаров не нашёл Остапа Пивеня: он удрал с фашистами. Пожилой словоохотливый украинец дворник, смеясь, поведал следователю о том, каким козырем ходил Пивень при оккупантах й как «несолидно» удирал – ему даже грузовика не дали, и всю мебель Пивень увёз на вокзал на лошади.
– Три рейса зробил, сам вантажил – аж очи зачервонели! – хлопнув себя по коленям, захохотал дворник.
«Очень интересно», – насторожился Захаров и рассмеялся вместе с дворником:
– Не может быть!
– Так, так. Як же не может – так воно и було.
– Сам и грузил?
– Да ще як! Я тим часом рядом був, вин забачил и кажет: «Вантаж, я тоби гроши дам». А я кажу: «Пробачте, пан Пивень, не можу – спина болыть». Вин тильки очами зырк на мене: «Геть видсыля!» – я и пийшов, доке вин пистоля з кышени не злапал. Прийшов до себе и з викна дывлюсь, як вин шафу на горбе с горы пре. Ха!
– Здорово! Ну, а потом что?
– Да що – и дале так само було б, колысь вин не знайшол дурня. Мебли вин мав багато: мабудь, перший злодий да заграбник в Галичине був – нахапал. Ну, и говорит чоловику, що з конем був: «Вантаж швидко – багато грошей одержишь. А то…» – и пистоль кажет. Ну, тот злякався и давай – за двадцать хвылин усе закинчив…
– А-а, это тот, что у вокзала с лошадью стоит, одноглазый такой? Знаю.
– Да ни, пан офицер, це Грицко наш був – що ось тут на цитадели мешкае, живет, по-российски сказать… Вин оба ока мае, да тильки…
– Нет, Грицка я не знаю, – вздохнул с сожалением Захаров, прерывая болтливого дворника. – Ну, до свидания, дедусь!
– До побаченя. Дякую, пан офицер! – поблагодарил тот за хорошую папиросу и долго ещё смотрел вслед Захарову: «Якась проста та добра людына – червоноармейский офицер. Чудово!..»
Разыскать на Цитадельной площади незадачливого Грицка было делом несложным. Как и подозревал Захаров, Остап Пивень все свои вещи увёз не на вокзал, а в другой район города.
Извозчик оказался не то блаженным, не то на редкость ограниченным человеком. С искренним возмущением Грицко рассказал, что, сбежав якобы от своей ведьмы-жены к молодухе, Пивень договорился с ним, с Грицко, о том, чтобы Грицко никому не называл новый адрес Пивня, за что получит пять тысяч. Грицко согласился и действительно получил даже не пять, а шесть тысяч… марок, которые через три дня превратились в ничто. Теперь же, поняв, что его надули, Грицко считает себя свободным от договора и просит офицера: нельзя ли потребовать от Пивня настоящих денег, так как тот, конечно, знал о предстоящем бегстве оккупантов и должен был заплатить Грицко рублями.
Изумлённый такой откровенностью, Захаров в первый момент хотел было сразу же арестовать незадачливого пособника врага, но, быстро сообразив, что Грицку никакого резона не было так откровенничать с первым встречным офицером, решил воздержаться.
«Но ведь ему ничего не стоит тут же побежать и к Пивню, чтобы похвастаться своей сообразительностью. Только этого сейчас мне недоставало!» – вдруг подумал Захаров, убедившись, наконец, в том, что Грицко – человек с больной психикой.
Обеспечив надзор за извозчиком, Захаров отправился дальше.
Новая резиденция Пивня оказалась неплохим особняком с мансардой и садом в переулке Листопада. Разыскав, Захаров, однако, не стал заходить в дом, а прошёл дальше: обстоятельства показывали, что Пивень – такой тип, с которым нужно ухо держать востро.
Следователь выяснил в книге заведующего домовым хозяйством квартала, что действительно в известный следователю день в данный особняк въехал новый жилец, назвавший себя Миколой Довганюк. И никакой – ни старой, ни молодой жены – с ним не было…
На мощёные серые улицы Галичина легли сумерки, когда Пивень-Довганюк вышел из своего особняка. В прохладу июльского вечера бесчисленные галичинские сады и цветники источали аромат, накалённые за день солнцем камни – зной. Остап-Микола был без пиджака. Его мускулистый торс с покатыми плечами
