«Какая странная запись», – подумала Ева. И вспомнила слова Кольки об Алисе. Как она ему сказала про зеркало? «У меня зеркальце есть, поглядишь в него... и все забудешь, кроме моей красоты». Может, она и вправду колдунья? А этот отрывок – описание бесовского шабаша? Может, модельное агентство и не агентство вовсе, а сборище каких-нибудь пособников дьявола?
Еве стало дурно. Она так погрузилась в свои мысли, что не слышала, как вошел Славка.
– Привет!
Она взвилась, с криком вскочила на ноги.
– Как ты меня напугал, Смирнов! Ф-фу-у-у... ну и денек сегодня.
– Уже не денек, а ночка, – улыбнулся он.
Ева чуть не заплакала от жалости к себе. Сидела, ждала его к ужину, а он явился за полночь, да еще и посмеивается.
– Где ты шляешься по ночам? – обессиленно падая обратно на диван, спросила она. – Сколько раз я просила тебя не подкрадываться?! У меня мог быть разрыв сердца!
– Я думал, ты спишь, боялся разбудить...
– Сплю? Со светом?!
– Дорогая, это твоя любимая привычка – уснуть с книгой в руках. Разве нет? Кушать хочешь?
Смирнов пошел на кухню, Ева, вздыхая, поплелась за ним.
– Я ездила в общежитие, где живет Глеб, – сказала она. – Его там нет.
– Так я и думал, – кивнул Славка.
Он достал из холодильника пиво, салат и котлеты.
– Подогреть? – спросила Ева.
– Буду есть холодными, – решительно заявил он. – Я так люблю.
– У тебя есть новости о Рогожине?
Смирнов жевал. Она поставила чайник, насыпала в чашку кофе.
– Патологоанатом сомневается по поводу смерти художника, – сказал сыщик. – Говорит, вроде никаких следов насилия на теле нет, только борозда от веревки на шее подозрительная, двойная.
– Как это «двойная»?
– Вот и я не понял. Оказывается, такое бывает – веревка сначала затягивается, потом под тяжестью тела сдвигается чуть вверх. Редко, но случается. Описано в практике судебной медицины. Это и вызвало подозрения эксперта. Подобное еще возможно, когда кто-то задушил человека, а потом повесил его, и тогда эта вторая борозда может не совпасть со следом удушения.
– Значит, Рогожина убили?
У Евы пропал аппетит. Ей расхотелось кофе, и тарелку с печеньем она отодвинула подальше.
– Чайник кипит, – сказал Славка, делая себе третий бутерброд с котлетой.
– Как ты можешь есть, рассказывая такие гадости?
– Это не гадости, – возразил он. – Это моя работа. Тебе что, неинтересно? Получается, Рогожина либо убили, либо... он сам повесился. Вот так! Милиции больше подойдет второй вариант. Зачем им лишние хлопоты? Дело тухлое, очередной «глухарь». Кстати, перед смертью художник изрядно выпил, а на бутылке, которая валялась недалеко от тела, обнаружены отпечатки его пальчиков.
– А на ноже?
– Что «на ноже»? Ножом никого не убивали, – сказал Всеслав, наливая себе большую чашку кофе. – А разрезание говяжьей печени не влечет за собой уголовной ответственности. Да и отпечатков на ноже нет, я говорил.
– Но разве это не странно? – удивилась Ева. – Собираясь повеситься, Рогожин пьет водку, потом надевает перчатки, берет нож, режет печенку... вешается... а перчатки исчезают?
– Не заслуживающая внимания деталь. Мог обернуть ручку чем-нибудь – там полно разных тряпок на полу разбросано.
– Но зачем ему это делать?
– По всему выходит, Рогожин был не в себе, много выпил, да и с мозгами у него не все в порядке... Его поступки не могут быть логичны. Само наличие рядом с телом «жертвенной печени» говорит о странностях характера художника. Ночью была гроза, которая тоже могла повлиять на его психику. Представь, что он прочитал по узору молнии свой приговор. Дескать, пора в петлю, дорогой Савва! И все... Он умер примерно между одиннадцатью и двенадцатью ночи. Уже гремело, сверкало, шел дождь – это я проверил. А подошвы его сапог чистые, сухие. Значит, он был в доме. И следов грязи на полу нет...
– Убийца тоже мог зайти еще до ливня.
