— Боязно начинать старухой сначала, — вздохнула Ася.
— Мне бы такую старуху, — сказал Семен. — Выходи и не сомневайся. Мужик он крепкий, у сына своя семья, пора и тебе устраиваться. — Он сказал так, как ей хотелось, как ей говорили подруги, да так он и думал.
— Спасибо, — сказала она. — Может, что положить на дорогу?
— Не надо, — сказал Семен и только теперь заметил ее прическу, мелкий барашек завивки, а под халатом синее праздничное платье. — Ждешь?
Она кивнула. За ними наблюдала учительница. Она поощрительно дернула бровью: давай, давай, шофер. Семена это так разозлило, что, сев в кабину, он нажал на клаксон. Мужчины торопливо бросали сигареты, он понимал, как необходимы им эти несколько затяжек после ужина, но никак не мог унять расходившуюся злость.
— Быстрее, быстрее! — крикнул он совсем неповинным пассажирам.
6
За поселком он увеличил скорость. Мелькали телеграфные столбы, мочила — квадратные пруды, в которых мок лен.
…И тогда были такие же квадратные пруды, он хотел напиться из такого, успел зачерпнуть, и мать его отшлепала, он это запомнил.
После окружения они шли днем, а вечерами останавливались на ночлег в деревнях. Вместе с платьями в узле матери лежал кусок карты, она нашла его, когда однажды ночевали в школе. Семен никак не мог понять, как по карте без компаса можно найти дорогу, ведь у военных, кроме карты, всегда был и компас. Он собирался, но не успел спросить. Семен запомнил, что они шли весь день, а к вечеру он хотел спать. Мать достала карту, травинкой ткнула в сплетение красных, черных и синих линий.
— Мы вот здесь. Завтра к ночи будем у деда.
И снова он плелся за матерью, поднимая ногами клубы пыли, играл в артиллерийский бой. Сзади показалась машина. Мать обеспокоенно огляделась: в этот вечерний час шоссе было пустым. Машина обогнала их и остановилась. Из кабины вышел солдат с серебряными нашивками на рукаве мундира — фельдфебель, как потом объяснили Семену. Фельдфебель покачивался на широко расставленных ногах и рассматривал мать. Из кузова выглянули еще двое солдат. Один из них показал Семену язык. У матери дрожали руки.
— Гут, — сказал фельдфебель.
Солдаты в кузове захихикали. Один из них выпрыгнул. Морщинистая кожа топорщилась у него на кадыке небритой щетиной. Солдат протянул Семену жестяную банку с леденцами.
— Возьми, — сказала мать.
Прижимаясь к обочине, не глядя на солдат, прошмыгнул босой старик с поршнями через плечо. Мать позвала его:
— Василий Степанович?
— Какой я Василий, Николай я! — отмахнулся старик.
— Ради бога, скажите, что я ваша дочь, — торопилась сказать мать.
Старик, не оглядываясь, мелко трусил по дороге. Неожиданно фельдфебель присел, перевалил мать через плечо и побежал к машине. Шофер остервенело начал крутить рукоятку. Фельдфебель крикнул непонятное резкое слово, и долговязый солдат, подчиняясь команде, начал карабкаться в кузов. Ноги у него срывались, скользили по доскам борта. Солдат напомнил ему соседского мальчишку Петьку, который воровал яблоки и, когда за ним погнался хозяин, от страха никак не мог перелезть и так же царапал ботинками доски забора.
На миг показалось из кузова лицо матери. Семен подпрыгнул, ухватился за кромку борта и подтянулся на руках. Долговязый солдат пытался столкнуть его липкими от пота ладонями. Из глубины кузова показалось взбешенное лицо фельдфебеля. Буксуя на песке, дергалась машина. Фельдфебель упал на спину и занес ногу. Семен увидел стертую подковку с тремя шляпками медных гвоздей.
Потом Семен бежал, раскрыв рот, так меньше болели разбитые губы. Ему казалось, что все это неправда, что ему снится. Вот он догонит машину и проснется.
Машина выбралась на твердый грунт и за хвостом пыли исчезла. Семен бежал и думал, что за поворотом машина обязательно остановится и мать скажет, что его просто решили попугать.
За поворотом машины не было. Семен побежал быстрее…
…В прошлый приезд Семена в отпуск ему показали место, где нашли мать. Ее не застрелили, вероятно, сбросили из машины на полном ходу или она выбросилась сама. Показал Осипов…
7
Лейтенант теперь стеснялся меньше. Он закурил и предложил Семену:
— Закурите? С фильтром, болгарские.
— Спасибо, только что покурил.
— А я втянулся, — сказал лейтенант. — До училища не курил. И, что любопытно, я стал разбираться в табаках. Раньше не верил, что есть знатоки, думал, притворяются. Хочется — куришь, а какой — не так и важно. А теперь любой не закурю. И что любопытно, табаки мне кажутся цветными. Есть желтые, красные, коричневые. Мне нравятся светло-коричневые. Вот «Беломор» для меня желтый, а польские «Спорт», черные, не могу курить.
— Мне тоже иногда так кажется, — сказал Семен.
— Правда? — удивился лейтенант. — Оказывается, у всех так. Лейтенанту хотелось поговорить, он молча просидел несколько часов. Его соседка, пожилая женщина, уснула сразу, как только выехали из Москвы.
— К родителям? — спросил Семен.
— К родителям, — подтвердил лейтенант.
— Отцу будет приятно, что сын — офицер.
— Отца у меня нет, умер после войны. Израненный пришел. Все кашлял, легкое прострелено было. Осталась мать и еще сестренки. Двойняшки, Десятилетку закончили.
— Мать работает? — спросил Семен.
— А кому еще работать? Учетчица в колхозе. Сейчас ноги стали болеть. Пухнут к вечеру. Надо хорошему врачу показать. И девок надо учить. Это мнепридется взять на себя, — сказал лейтенант совсем по-взрослому.
— Трудно будет, — сказал Семен.
— А нам легко еще не было. Вот неделю назад часы купил. Первые часы в своей жизни. Сейчас мальчишки часы носят с пятого класса. Ничего, прорвемся.
Лейтенант затянулся сигаретой. Огонек осветил контур танка на петлице. Наверное, повторяет выражение кого-то из офицеров училища, подумал Семен.
— Ну, привет, — сказал лейтенант.
— Привет, — ответил Семен и взглянул на стрелку спидометра, вздрагивающую у цифры «100». Впереди показался город, и он убавил скорость. Пунктирные линии электрических ламп вычерчивали улицы, квадраты площадей.
Для него этот город — бензоколонка, и еще здесь всегда сходят пассажиры. Для него этот город
