«Так я же убираю с поминального стола, мою посуду и ночую в гостиной, – объяснила домработница. – Дети Никодима Петровича боятся, вдруг ему станет плохо. Теперь такой необходимости нет. Теперь у него есть вы, Раиса Николаевна!»
Профессор подозревал, что Саша с ее длинным языком может просветить новую хозяйку насчет некоторых семейных подробностей, коих Ракитины предпочитали не выставлять напоказ. Ну и пусть. Шила в мешке не утаишь, людям рот не закроешь. Хорошо, хоть знакомых и друзей с годами поубавилось. Никодим Петрович и смолоду не был компанейским человеком, выйдя же на пенсию, поддерживал отношения лишь с коллегами-искусствоведами. Работа и семья забирали все его внимание, составляли весь его интерес.
Он повернулся на кровати, прислушиваясь к боли в спине, спустил ноги на ковер и, неуклюже поднявшись, потянулся за махровым халатом. По пути в ванную профессор заглянул на кухню: жена стояла у плиты, готовила овсянку и напиток из цикория. Прошли те времена, когда он пил по утрам крепкий кофе с пенкой и лакомился оладьями или сосисками. Раиса не обернулась, боясь, чтобы каша не сбежала.
– Я в душ! – сообщил супруг.
Она кивнула, по-прежнему стоя к нему спиной. Стесняется, глупышка. Наверное, ее обдало жаром при мысли о прошедшей ночи. Он обожал этот ее томный румянец по утрам после обильных ласк, эти глаза, которые она не смела поднять. Она еще не привыкла к нему, не сроднилась, как Лидия, как потом Глаша.
– И черт с ним, с допингом! – бормотал Никодим Петрович, подставляя изможденное ночными излишествами тело под горячую воду. – Лишь бы хватило здоровья еще лет на пять… хотя бы годика на три…
– Завтрак на столе! – крикнула из кухни Раиса. – Ты уже помылся?
Ему большого труда стоило приучить жену обращаться к нему на «ты». Сказывалась разница в возрасте – с Лидией и Глашей таких проблем не было.
За едой он рассказывал о своих планах на текущий день:
– С утра прогуляюсь, потом посижу в библиотеке…
Раиса делала вид, что внимательно слушает. На самом деле она гадала, как правильно поступить. Рассказать мужу о выходке Леонтия или пока промолчать? Нелли обещала обуздать похотливого братца, однако вряд ли тот прекратит свои домогательства. Вероятно, между братом и сестрой уже состоялась беседа, и Леонтий все отрицал, иначе бы Нелли не позвонила мачехе с обвинениями в распутстве и чуть ли не в растлении пасынка. У Раисы до сих пор уши горели от оскорблений, которые ей довелось выслушать.
– Подай мне сливки, – повысил голос профессор. – Второй раз прошу! Где ты витаешь?
Она поспешно вскочила, подала сливочник и села, сложив руки на коленях. Ее пальцы мелко подрагивали.
– Ты нервничаешь?
– Н-нет…. нет…
Никодим Петрович неодобрительно покачал головой. В его аккуратно расчесанной бородке застряла крошка хлеба. Почему-то именно эта крошка вызвала у молодой женщины глубочайшее уныние. Брак со стариком оказался для нее тяжелым испытанием. Чего стоили ночи, проведенные в постели с мужем! Утешало одно: силы профессора иссякали, и, даже принимая стимуляторы, он был не в состоянии заниматься сексом чаще одного раза в неделю. Однако в этот единственный раз пожилой супруг выкладывался полностью и доводил жену до изнеможения. Уже и московская квартира, и обеспеченный быт, и уверенность в завтрашнем дне, и прочие «плюсы» замужества перестали казаться ей таким уж благом. Несмотря на свое законное положение, Раиса ощущала зависимость от Ракитиных. «Ты дешевка! Продажная девка! – обзывала ее Нелли в последнем телефонном разговоре. – Платишь за жилье, шмотки и еду своим телом. У отца старческий маразм, но с Леонтием этот номер у тебя не пройдет, дорогуша. Умерь аппетит. Иначе вылетишь из нашего дома!»
При воспоминании, как Леонтий повалил ее на рояль, как навис над ней с налитыми кровью глазами, у нее начинался озноб. «Нелли права, – крутилось в ее уме. – Я продалась, позволила пользоваться собой. Почему бы пасынку не получить то, что получает его отец? Он будет меня ломать, пока не добьется своего. А когда добьется, заимеет власть надо мной. Рассказать о его домогательствах Эмме или Нико – все равно что разворошить осиное гнездо. Да, я поставила Нелли в известность о поведении ее братца, надеясь на ее благоразумие и поддержку. Ошиблась! Мои «угрозы» только разозлили ее. Все они, Ракитины, против меня. Если я осмелюсь открыть рот, разразится безобразный позорный скандал. В первую очередь отыграются на мне. Каждый постарается вытереть об меня ноги! Кому поверит Никодим Петрович, мне или сыну и дочери? Смешной вопрос…»
– У тебя снова мигрень? – заботливо прикоснулся к ее плечу супруг. – Что-то ты бледна, грустна… Может, тебе нельзя столько сидеть за компьютером? Проводишь меня и прогуляйся, подыши свежим воздухом. Зайди в магазин, купи какую-нибудь обновку. Вы, женщины, это любите. Я оставлю деньги.
– Спасибо… – выдавила Раиса.
– Спасибо потом скажешь!
Он, довольный своим жестом, встал из-за стола и отправился одеваться. Из спальни раздавался его бархатистый баритон, – профессор напевал песню своей молодости: «Почему ты мне не встретилась, юная, нежная… в те года мои далекие… в те года вешние…»
– Фальшивит… – прошептала жена, прислушиваясь. Ей хотелось плакать, но слез не было. – Все вокруг фальшивое, словно елочные шишки из папье-маше…
Первое в жизни разочарование она пережила в раннем детстве, когда сковырнула с блестящей шишки позолоту и увидела прессованную бумагу.
«Ты еще моложе кажешься… если я около…» – мурлыкал у зеркала Никодим Петрович. – «Голова стала белою… что с ней я поделаю…»
Раиса зажала уши руками. Если бы обратить время вспять, она бы…
«Ну что? Что бы ты сделала? – с пристрастием спросил невидимый оппонент. – Бросила бы все, вернулась в свой медвежий угол? Пустила бы коту под хвост годы учебы, потраченные силы, отказалась бы от радужных надежд?..»
– Вот деньги! – громко произнес из спальни профессор. – Я положил на тумбочку…
Она прерывисто вздохнула, выпрямилась и вышла провожать мужа с натянутой улыбкой.
– Надень шарф, Нико. На улице мороз…
Он поцеловал ее, оставив на щеке мокрый след. Раиса закрыла за ним дверь и вытерла щеку тыльной стороной ладони. Много слюны – хорошо для пищеварения, но плохо для поцелуев…
ГЛАВА 11
Марина с замиранием сердца оглядывалась по сторонам. Двор многоэтажного дома, где снимал квартиру Апрель, казался ей особенным – не таким, как другие дворы. Все здесь было подернуто романтическим флером: и синие контуры деревьев на снегу, и наметенные вьюгой сугробы, и расчищенные дворником-таджиком дорожки. По этим дорожкам Апрель каждый день шагал на работу, с работы, возвращался из клуба… или со свидания. Шел один по опустевшей улице, подняв воротник и засунув руки в карманы, и только луна и звезды сопровождали его, наблюдая сверху за суетой жителей земли. Какой никчемной, должно быть, представлялась им эта суета…
Марина пыталась вообразить ту женщину, которая не хотела больше с ним видеться, и не могла. Возникали разные лица, разные фигуры, то похожие на известных артисток, то на долговязых худых моделей из глянцевых журналов, то…
У нее защекотало в носу, и она чихнула, закрывая губы варежкой. А
Когда Апрель появился на дорожке в надвинутой на лоб шапочке и зашагал к метро, Марина не поверила своим глазам, хотя ждала этого. Держась на некотором расстоянии, она пустилась следом. Его широкоплечая статная фигура, его куртка, его размашисто-широкая походка заворожили ее. Она села в тот же вагон поезда, молясь, чтобы он ее не заметил. Правда, Апрель был так погружен в свои мысли, что вряд ли узнал бы Марину, столкнись он с ней нос к носу. Он смотрел прямо перед собой и, кажется, ничего не видел.
