24/II 1942 г. …Боевые вылеты не состоялись по метеоусловиям…
(Из боевого донесения)
Меньшиков, распростившись с гостями и посадив их в крытую грузовую машину, предназначенную специально для перевозки людей, неторопливо зашагал в штаб. Настроение было превосходное, спать совсем не хотелось, несмотря на то что встал он рано и целый день мотался по аэродрому, проверяя, как идет ремонт и профилактические работы на самолетах. Надо было как можно эффективнее использовать нелетную погоду, более тщательно осмотреть бомбардировщики, устранить большие и малые дефекты. Обсуждал с командиром БАО план проведения торжественного вечера. Все прошло как нельзя лучше — и подчиненные, и гости остались довольны. И погода как по заказу выдалась: туман дал людям отдохнуть, привести технику в надлежащее состояние — в напряженных боевых делах не до всего доходили руки.
А ветер все усиливается, гонит, рвет туман; вон уже и огоньки папирос метров за сто видны, силуэты домов, деревьев просматриваются. К утру может окончательно распогодиться, и поступит команда на разведку или на бомбежку.
У штаба Меньшикова встретил дежурный по полку и доложил, что происшествий не было, личный состав после торжественного вечера отправился на отдых.
— Пришлите ко мне шифровальщика, — попросил Меньшиков и направился к себе в кабинет — маленькую комнатенку с легкими деревянными перегородками.
Здесь было тепло, тихо и умиротворяюще спокойно. Меньшиков снял реглан и, откинувшись на спинку стула, сладко потянулся, чувствуя, как по телу разливается приятная истома. Все-таки он здорово устал: восемь напряженных месяцев войны с недосыпаниями, недоеданиями, с постоянными волнениями и переживаниями. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются, а сколько их сгорело в воздушных боях, на боевом курсе и над целью, когда кругом полыхали разрывы снарядов; да и на земле, когда в доли секунды приходилось принимать ответственнейшие решения, от которых зависели судьба и жизнь близких ему людей. Потому и во сне он не знает покоя, просыпается через каждые полчаса, как бы ни устал, как бы ни намаялся… Один лишь день передышки, а как легко, как благостно на душе! Еще и оттого, что наконец- то от Зины пришло письмо. Она с дочуркой в Ташкенте.
Минут через пять вошел шифровальщик, немолодой подтянутый старшина, и положил перед командиром папку с поступившими за день секретными документами.
Подполковник расписался в журнале и, отпустив старшину, углубился в бумаги. Здесь были приказы и директивы, инструкции и шифрограммы — документы срочные и важные, одни из которых следовало изучить и запомнить, по другим принять срочные меры. Меньшиков так зачитался, что не заметил, как перевалило за полночь. От дела его внезапно оторвал гул самолета. Кого это в такую погоду нелегкая носит? Он взглянул на часы — ого, второй час! Снял трубку и позвонил на КП дежурному по полетам. Хотя погода была нелетная, аэродром находился в полной готовности к приему и выпуску самолетов.
— Так точно, товарищ подполковник, гудит, — подтвердил дежурный по полетам. — Наверное, блуданул, бедолага, пытается пробить облака, а они метров сто, не выше.
— Не немец?
— Похоже, наш, Ли-2.
— А ну дай прожектор вертикально, может, световое пятно увидит.
— Есть. И ракету на всякий случай пульну.
— Давай. Я у себя в кабинете.
Меньшиков положил трубку, но документами заниматься уже не мог: самолет не давал покоя. Выглянул в окно и увидел, как голубовато-дымчатый луч, словно столб, уперся в косматое покрывало, плывущее над аэродромом в семидесяти-ста метрах. Гул самолета будто бы пропал. Подполковник открыл форточку — тишина. Но чуть погодя издалека, словно с того света, донесся еле уловимый, с натужными перерывами стон моторов — самолет набирал высоту. Стон усиливался и перешел в монотонное крепнущее завывание. «А ведь это «Хейнкель», — определил подполковник. — И, похоже, снижается — заметил световое пятно».
Минуты через четыре вдруг из облаков в сторону прожектора полетела желтая ракета. Меньшиков обрадовался — наш. В эту ночь желтая ракета служила опознавательным знаком «Я свой».
Дежурный по полетам дал ответную ракету — «Принимаем». Самолет включил аэронавигационные огни и стал заходить на посадку. Зазвонил телефон, Меньшиков снял трубку:
— Слушаю.
— Товарищ подполковник, самолет заходит на посадку, радиосвязи с ним нет.
— Хорошо. Принимайте. После четвертого разворота включите прожектора.
Меньшиков не отходил от окна. Что-то в заблудившемся самолете ему не нравилось. Вечером метеоролог докладывал обстановку: всюду туман и низкая облачность, все аэродромы Южного фронта закрыты и всем полкам дан отбой полетам. Откуда же прилетел этот? Скорее всего, с севера или востока, туда циклон еще не распространился. И очень ненашенский звук — нудный, с завыванием, как у немецких. Но ракета — «Я свой» — желтая, а не красная и не зеленая…
«Приблудший» сделал четвертый разворот, встал на посадочный курс. Вспыхнувшие лучи прожекторов осветили укатанную взлетно-посадочную полосу. На самолете загорелись посадочные фары. Он снизился и вошел в лучи прожекторов. Двухмоторный, но совсем не Ли-2. Меньшикову показалось, что его силуэт очень уж похож на силуэт «Хейнкеля».
Снова зазвонил телефон.
— Товарищ подполковник, фашист! — запальчиво крикнул дежурный. — Со свастикой!
— Без паники, лейтенант, — как можно спокойнее сказал Меньшиков, заодно успокаивая и себя, — сердце так зачастило, что, казалось, содрогает все тело. — Возможно, наш летчик из плена сбежал (о таком случае он слышал недавно), а может… — Что еще «может», он и сам не знал. — В общем, встречайте, но будьте начеку, возьмите автоматы. Я сейчас подъеду.
Он позвонил в автопарк и приказал срочно выслать за ним машину. К счастью, шофер эмки находился в гараже, дежурный сообщил, что сейчас он подъедет.
Меньшиков вышел на улицу. Прожектористы не выключали прожектора, и в их лучах хорошо выделялся длинный фюзеляж приземлившегося самолета, работавшие моторы, два киля. Да, это был «Хейнкель». Он стоял почти посередине взлетно-посадочной полосы, молотя винтами. Вот в лучах мелькнули три фигуры. Надо бы выключить прожектора… Один из прибывших с КП полез на крыло, и в ту же секунду моторы взревели, «Хейнкель» рванулся с места. Вслед ему застрочили автоматы. Но что они могли сделать такой громадине! Самолет набрал скорость, оторвался от земли и исчез в темноте ночи.
Подкатила эмка. Меньшиков вскочил в кабину, крикнул: «На старт!»
Дежурный по полетам, молоденький лейтенант, недавно прибывший на пополнение, виновато доложил:
— Мы только на плоскость, а он, гад, по газам — видно, на шапках звездочки увидел. Если бы знали…
«Если бы знали… Если бы да кабы…» — усмехнулся над собой Меньшиков. Надо докладывать в штаб дивизии. За то, что упустили приземлившийся фашистский самолет, по головке не погладят. Расстроенный и обескураженный, Меньшиков поехал обратно в штаб. Почему «Хейнкель» произвел посадку на советском аэродроме? Заблудился? А откуда он знал сигнал «Я свой»? Совпадение? Но фашисты были наготове, моторы не выключили. Догадывались, что не у себя дома? Допустим. Но почему они кружили здесь, когда еще прожектора не были включены и никаких других ориентиров, за которые можно было бы зацепиться, не имелось? Что-то за всем этим крылось непонятное, загадочное. Ясно было одно: если фрицы рискнули на посадку, тому имелись серьезные причины. Наиболее вероятная из всех — кончилось топливо. В таком случае немцы далеко не улетят. И Меньшиков решил с докладом в штаб дивизии повременить, приказал дежурному по полетам обзвонить все близлежащие станицы и предупредить отряды самообороны о возможной посадке немецкого самолета, принятии мер к задержанию экипажа и немедленному сообщению об этом в полк.
Он сидел и ждал, листал секретные документы, но голова никакие приказы и указания не
