агента. И не ошибся. В первом же ночном бою, когда отряд заслона пытался пробиться из окружения, Нурахметов исчез. Мог он, разумеется, и погибнуть, но никто этого не видел. И Петровский был почти уверен, что подозревал Нурахметова не напрасно. До сегодняшнего дня. Экипаж «Хейнкеля» подтвердил отметку на карте станицы Михайловка: да, здесь экипаж должен был по сигналу с земли — желтая и зеленая ракеты — выбросить радиостанцию. Туман спутал все карты. Туман и… топливомер. Пока экипаж кружил над аэродромом в надежде, что топлива в баках еще достаточно, вдруг замигала сигнальная лампочка аварийного остатка топлива: то ли механик недолил бензина, то ли при обстреле самолета над линией фронта осколок пробил бензобак. Штурман же, накануне перебравший шнапса, потерял ориентировку и, увидев сигнал «Я свой», дал команду идти на посадку. На всякий случай просил моторы не выключать. Когда же наш дежурный со звездой на шапке полез на крыло, экипаж «восстановил» ориентировку. Но улететь далеко уже не мог — кончилось горючее.
Выброшенные старик с девушкой, контейнер с радиоаппаратурой, предназначенный, видимо, для них же, убеждали Петровского в том, что главный агент — в полку. Но у него имеются затруднения с передачей сведений, и ему на помощь посланы новые связники. Почему их выбросили в районе Сальска, а радиопередатчик — в Михайловке? Чтобы не подвергать никого лишней опасности? Похоже, в Сальске агент подготовил связникам явку, а здесь надеялся установить контакт с экипажем и заполучить радиопередатчик. Если это так, то, выходит, связь у него с «хозяевами» имелась. Плохо сработали наши спецслужбы? А если агент — член экипажа и радиопередачи вел, когда самолет находился за линией фронта? Возможно. Но такие запоздалые сведения не устраивают немецкие штабы, им нужно заранее знать, по какому маршруту вылетают бомбардировщики, чтобы подготовить истребителей для перехвата, вот для этой цели и посланы связники… Рано или поздно они должны выйти на радиста…
А может, в полку объявился новый агент? Вон сколько людей приходит из-за линии фронта. Капитан Калашников около двух месяцев пробыл на оккупированной территории. Где он болтался? Мог не только, как он рассказывает, прятаться по хатам солдаток и вдовушек, но и в гестапо, в немецкой контрразведке побывать. Туманов тоже без экипажа заявился, за две ночи около двух сотен километров по тылам немцев отмахал. Попробуй узнай, где тут правда, где ложь. А ведь узнать можно. Немцы в чужую страну, к чужим людям забрасывают агентов, а мы к своим не рискуем… Чего проще пустить по следу того же Калашникова, Туманова нашего человека и проверить, насколько верны их показания. Надо поставить этот вопрос перед начальником особого отдела. Игра стоит свеч…
В ходе зимнего наступления Красная Армия разгромила до 50 дивизий врага.
(Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945)
Серебряный помог Александру раздобыть вина, консервов, колбасы, и вечером лейтенант отправился в станицу, где еще днем снял крохотную комнатенку в пятистенном доме у одинокой старушки, муж которой умер перед самой войной. Старушка, узнав, что лейтенант случайно встретился с женой, тоже добровольно записавшейся в армию (пришлось Ирину назвать женой), искренне порадовалась счастью Александра и к его приходу поставила на стол миску с квашеной капустой, моченые яблоки и даже пару яичек. Потом стала помогать ему накрывать стол. Они готовились к ужину, как к величайшему торжественному событию. Для Александра и в самом деле событие было величайшее: все эти годы, месяцы, дни, особенно после встречи в Москве, он хранил воспоминание об Ирине, такое сильное и волнующее, будто он ощущал ее постоянное присутствие. Иногда ему чудился ее голос, и ее прекрасное лицо, густые черные волосы, омывающие пленительную шею, вставали у него перед глазами. Он жил самыми светлыми мгновениями в его жизни, восхитительными своей таинственностью, которые провел с любимой женщиной. Он не только не думал — мечтать не смел, что ему доведется снова испытать такое.
И вот она здесь, рядом с ним. Он даже забыл о той угрозе, которую таил ее приезд. Вернее, не забыл: мысль о том, что Гандыбин в любой момент может нагрянуть в полк, не раз возникала у него, но он лишь насмехался над своим коварным соперником — пусть испытает муки ревности, он заслуживает больших страданий за то горе, которое причинил Александру, Рите, отцу и матери.
На аэродроме стояла тишина. Полеты отложены по метеоусловиям и из-за непригодности аэродрома — земля раскисла, не взлететь. Меньшиков все силы бросил на ремонт самолетов, только его, Туманова, послал учить девчат — щадит из-за ран. Видно, полковой врач нарисовал довольно мрачную картину. Накануне он очень долго осматривал и ощупывал поясницу Александра, советовал не снимать пока корсет, оберегать спину от нагрузок, резких движений, охлаждения. Он и сам чувствует: плохи дела. Сколько прошло времени, а поясница, как у старика, реагирует на малейшие изменения погоды. Но все равно летать он будет. Может ходить, есть, думать — значит, и летать может; пусть попробуют ему доказать обратное. Правда, Меньшиков и не возражает, обещает, как только поступят самолеты, дать ему провозные и посылать на боевые задания. Добрый, чуткий человек. Все знает, обо всем догадывается, будто в душу заглядывает. Старается уберечь каждого подчиненного, а полк тает, как весенний снег…
Что-то задерживается Ирина. Вокруг уже не видно ни зги. Может, ее не отпускают? Им скидки на их молодость, «гражданское происхождение» не делают, сам оперуполномоченный приходил, чтобы предупредить о строгом соблюдении дисциплины, сохранении военной тайны. Кто они, кого из них готовят? Прямо-таки засекреченное отделение. А может, и впрямь засекреченное? «Младшие авиаспециалисты» — для видимости… Никуда не отпускают, ни с кем не разрешают встречаться. А такие отчаюги… И Ирина, конечно, сумеет удрать. Еще в Москве он заметил, что она сильно изменилась, стала волевой, решительной. Не побоялась привести домой, оставить ночевать, когда в любой момент мог заявиться муж. И сюда вырвалась, разыскала его… Неужто Гандыбин отступится от нее? Скорее всего, он отпустил ее как приманку. Что ж, пусть приезжает, повидаемся. Он потрогал на боку пистолет…
Вдали сквозь шум ветра послышались шаги. Он рванулся им навстречу. Ирина! Они снова обнялись, как в классе, только крепче, смелее, откровеннее — теперь им никто не мешал, никто не мог их увидеть.
Ирина, еле сдерживая прерывистое дыхание, целовала его и шептала:
— Милый… родной мой, любимый.
Когда она успокоилась, он обнял ее и повел к станице.
— А я уже начал было сомневаться, — признался он.
— Эх ты, — насмешливо пожурила она. — А я, как видишь, не сомневалась — приехала, разыскала.
— Как тебе удалось попасть служить именно к нам?
— Удалось, — все тем же весело-насмешливым тоном ответила она. — Нелегко, правда, но… Как в песне поется: «Кто хочет, тот добьется»… И учти еще одно обстоятельство: я закончила курсы минерно- подрывного дела.
— И тебя отпустили к нам? — еще больше удивился он.
— А почему бы нет? Я — южанка, полурусская, полугречанка, могу вполне сойти за крымскую татарку. В Крыму, говорят, очень много немецких войск.
— Значит?…
— Значит, — подтвердила она. — Тем более я рада, что разыскала тебя.
— А что означает твоя учеба у нас?
— Наверное, то, что нас будут выбрасывать с самолета, да и там придется с вами, летчиками, дело иметь. Надеюсь, ты не откажешься навестить меня?
Он плотнее прижал ее к себе.
— А как у тебя с мужем?
— Я тебе уже говорила — ушла от него.
— Но он может хватиться.
— Вряд ли. Он слишком честолюбив и эгоистичен, чтобы разыскивать неверную жену.
— Он узнал?
— Да. Когда он вернулся, ему кто-то доложил, что у меня был летчик.
— Два месяца, чтобы разобраться в своих чувствах, срок маленький.
— Пусть осмысливает еще месяца два. За это время многое изменится… А куда ты меня ведешь? —
