троллейбусом, он резко свернул вправо – «Тойота» выскочила на бордюр, сбила ограждение, вгрызлась в газон и уткнулась носом в ствол дерева. Ручник успел погасить скорость, иначе капот разлетелся бы вдребезги. А так его только смяло, да полетели в траву осколки разбитых фар…
Тарханин, оглушенный и потрясенный случившимся, не сразу пришел в себя. Он был жив, хотя подушки безопасности не сработали. «Значит, удар был не очень сильный, – сообразил он, выбираясь наружу. – В чем дело? Тормоза вышли из строя?»
Вокруг, несмотря на позднее время, собралась кучка любопытных.
– Эй, мужик, ты цел?
– У него кровь! – взвизгнула пьяная девушка.
Она была в брючках-дудочках и полосатой майке. Приятель с волосами торчком дернул ее за руку.
– Не подходи! Вдруг бензин взорвется?
– Боевиков насмотрелся? – пронзительно заверещала его подружка. – Отвали! Давай звони в «Скорую»…
У Тарханина болело в груди, что-то теплое стекало по щеке. Он дотронулся пальцами до онемевшей брови. Мокро… в темноте пальцы казались черными…
«Это кровь… – догадался он, чувствуя во рту соленый вкус. – Кровь…»
Суздаль, XIX век. Спасо-Евфимиев мужской монастырь– Неужто ты видел его, брат Феодосий?
– Не токмо видел, но и говорил с ним…
– Да ну!
– Вот как тебя, брат Макарий, – истово перекрестился седовласый инок. – Глаза у него, что два угля, огнем горят!
– Страшо?н «валаамский монах», – прошептал Макарий. – Ох и страшо?н!
– Сама матушка государыня Екатерина, царствие ей небесное, велела монаха расстричь и подвергнуть смертной казни, но потом сжалилась. Заключили его в Шлиссельбургскую крепость… пожизненно.
– За речи бесовские?
– За них… Ему бы смириться, а он за свое взялся! Опять с бесом беседы вел и после людям про то докладывал, – опасливо озираясь, прошептал Феодосий.
– Сказывают, он в Валаамском монастыре постригся, год нес назначенное ему послушание, а после удалился в пустынь и жил там отшельником. За праведное житие и усердные молитвы получил дар пророчества. Будто бы неведомая сила вознесла его на небо, и там перед ним открылись тайные книги… Он их прочитал, и с тех пор всюду проникал к нему вещающий голос!
– Про голос лучше забыть…
– Был голос или не было? – заволновался молодой инок, облаченный в грубую рясу.
– Был и приказал не скрывать прозрение свое от избранников божьих…
– Кто же сии избранники? Государи, что ль?
– Тсс-с…
Мимо них прошел ключник, ведавший погребами и складами с провизией, неодобрительно покосился. Что, мол, лясы точите, а работа стоит? Но промолчал, скрылся в хлебном амбаре.
– Леность разрушает благоговение, – пробормотал Феодосий. – Берись-ка за вилы, брат!
Иноки рьяно принялись перекидывать сено для просушки. Сладко пахла скошенная трава, в березах щебетали синицы. Солнце стояло высоко, прямо над монастырским собором, белокаменным, ослепительным в своей стройной и строгой красоте.
– Что ж ему тот голос вещал? – опять пристал к Феодосию молодой монашек.
– А то, сколько кому править и когда смерть придет… Самой императрице Екатерине якобы царствовать отведено сорок лет, а потом корона достанется не внуку, а сыну… Слухи дошли до Синода[18] и государыни… Та взъярилась! Ведь шел ужо сороковой год ее правления… Уф-ф…
Старик устало перевел дух и вытер рукавом потное лицо. Он уже не так ловко орудовал вилами, как раньше, – задыхался, в груди саднило от сенной пыли, временами нападали приступы кашля.
– Посижу чуток…
– Отдохни, брат, – засуетился Макарий. – Я один управлюсь…
Но мысли о «валаамском монахе» не оставляли его, возмущая спокойствие. Он поспешно перекидал сено и опустился на прогретую солнцем землю рядом с Феодосием:
– А потом что было?
Старший инок почти задремал, и вопрос Макария пробудил его.
– Что? Где? – всполошился он.
– Да с расстригой же!
– С Авелем? – не сразу сообразил Феодосий. – Ну посадили его в крепость, а когда пророчество исполнилось и государыня скончалась, ее сын Павел сел на престол. Повелел новый царь призвать Авеля. Закрылся с ним наедине и долго о чем-то беседовал. А после отпустил с миром и даже разрешил опять стать особой духовного звания.
– Что ж он, повторно постриг принял?
Феодосий степенно кивнул. Его совсем разморило, он клевал носом.
– Принял, только житие монастырское ему быстро наскучило, и отправился он странствовать. Ходил, ходил по Руси великой, да и потянуло его назад в родной Валаам. Там написал он предсказание о скорой смерти нового императора: «Коротко будет царствие твое, и вижу я лютый конец твой – от неверных слуг мученическую кончину примлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями[19]…»
Брат Макарий аж подпрыгнул от ужаса, зажмурился и затряс длинноволосой головой.
– Спаси, Господь! Как же он осмелился такое про царя писать?
– То-то и оно… Взяли Авеля, потащили в Тайную канцелярию, провели дознание и заточили в те же казематы…
– В Шлиссельбург? – ахнул Макарий. – Опять? Сколь же он там просидел?
– Меньше года – пока Павла не убили в точности так, как было предсказано.
Молодой инок слушал, приоткрыв рот от изумления. В его волосах и жидкой бороде запутались сухие былинки.
– Новый владыка отпустил Авеля, – продолжал между тем Феодосий, который неожиданно взбодрился. Отдых и свежий ветерок вернули ему силы. – Но не дал ему воли, сослал на Соловки. А тот возьми и напиши пророчество о нашествии французов и пожаре Москвы! Царь Александр ногами-то затопал, в гневе приказал бросить непокорного монаха в монастырскую тюрьму…
– Так это ж правда, – прошептал инок. – Наполеон пошел на нас войной, а Москва была разорена и сгорела. Все правда!
– После войны Авель по высочайшему повелению получил паспорт и разрешение свободно путешествовать не токмо по России, но и за ее пределами. Дошел сей монах до самого Царьграда, в Иерусалиме побывал, на Афоне[20], и везде дивились его дару предвидения. Не приглянулась Авелю чужбина! Решил он на родину вернуться, поселиться в Троице-Сергиевой лавре. Туда к нему приезжали вельможи, знатные дамы и молодые дворянки с просьбами угадать их будущее. Авель всем отказывал и затворился в уединении. Затосковал он
