поляках, было абсолютно неприемлемо для правящей элиты. Концепция этнических курий была встречена в штыки как пагубная и подрывающая «принцип единой имперской национальности». Против столыпинского законопроекта в Госсовете была выстроена интрига, которую косвенно благословил Николай II, передавший членам совета разрешение «голосовать по совести». Хотя кризис, в конечном счете, завершился в пользу Столыпина, он подорвал его политические позиции и стал предвестником скорого конца карьеры на посту премьера.
Таким образом, даже умеренный модернизаторский национализм Столыпина оказался чужд правящему сословию империи. В исторической ситуации начала XX в. либеральная националистическая доктрина имела шансов на успех не больше, чем радикальная этнокра-тическая программа «черной сотни».
Возвращаясь к «черной сотне», необходимо отметить новаторский характер использовавшейся ею модели политической мобилизации. Большевики, поставившие на классовую борьбу, воплощали лабора- торно чистый социальный тип революционности, черносотенцы пытались (порою небезуспешно) соединить социальный и этнический принципы. В этом поиске они опередили свое историческое время: двадцать лет спустя после рождения в далекой северной России «черной сотни» синтез социального и национального привел к вершинам власти итальянский фашизм и положил начало грандиозной динамике германского национал-социализма. Но за эти двадцать лет сменилась целая историческая эпоха: Европа и Россия прошли испытание железом и кровью, на политическую арену вышли массы, были отброшены монархия и церковь, которые черносотенцы считали своими святынями. Но эти святыни оказались оковами, не давшими реализоваться революционному потенциалу «черной сотни», не позволившими ей превратиться, наряду с большевиками, в еще одну «партию нового типа».
Переходный характер черносотенства, оказавшегося на перепутье между старой и новой исторической эпохами, точно уловлен Уолтером Лакером. «'Черная сотня' — уникальное явление в политической истории XX века... Это движение находится где-то на полпути между реакционными движениями XIX века и правыми популистскими (фашистскими) партиями XX века. Прочная связь 'черной сотни' с монархией и церковью роднит ее с первыми, но, в отличие от ранних консервативных движений, она не элитарна. Осознав жизненно важную необходимость опоры на массы, 'черная сотня' стала прообразом политических партий нового типа»183.
Этот обобщающий вывод отчасти разделяется и довольно осторожным в оценках Сергеем Степановым, указывающим, «что арсенал средств, использованных черносотенцами, во многом совпадал с приемами фашистской пропаганды», что «черносотенная идеология предвосхищала фашизм» по части эффективного использования социального и национального популизма184.
Разумеется, речь идет исключительно о типологическом сходстве, а не об идеологической преемственности или интеллектуальном влиянии «черной сотни» на итальянский фашизм и германский национал-социализм. Западный фашизм имел автохтонные корни и развивался преимущественно на собственной основе. Хотя он испытывал внешние влияния — Мануэль Саркисянц убедительно показал, что немецкий нацизм оплодотворялся английским расистским дискурсом185, — вряд ли немецкие «сверхчеловеки» ощущали потребность в интеллектуальных и идеологических заимствованиях у русских Untermenshen.
Глава 6
ПОГРОМЫ, ЕВРЕИ И АНТИСЕМИТИЗМ
Важное сходство между «черной сотней» и германским нацизмом состоит также в их поглощенности еврейским вопросом и, главное, в расовом характере разделявшегося ими антисемитизма. Последнее обстоятельство принципиально отличает черносотенство от традиционной русской правой. Нельзя согласиться с Сергеем Степановым, отрицающим расовую основу черносотенного антисемитизма на том основании, что «расовая теория не пользовалась популярностью в черносотенной среде, может быть, из-за своей терминологической недоступности для широких масс, никогда не слышавших об арийцах. Более распространенным был мотив религиозной розни...»186. Какая бы теоретическая база ни подводилась под антисемитизм, из дискурса черносотенцев со всей очевидностью следует, что выделение евреев проводилось не по религиозному, культурному и языковому, а по расовому признаку.
Если для «лиц не коренного русского происхождения и инородцев» теоретически была открыта дорога в черносотенные организации (в случае единогласного голосования за их кандидатуры), то для евреев такая возможность исключалась даже гипотетически, в силу того, что они евреи. Непременный пункт устава всех черносотенных организаций гласил: «Последователи иудейского исповедания и вообще евреи (курсив наш. — Т.С., B.C.) никогда не могут быть допущены в члены Союза»187.
Для русских «староконсерваторов» основанием ограничений и преследований в отношении еврейства служила религиозная принадлежность: переход из иудаизма в православие или любую другую религию превращал евреев, по крайней формально, в полноценных и лояльных подданных империи. Для «черной сотни» еврей, вне зависимости от его вероисповедания, социального статуса, степени ассимиляции в русскость и пр., все равно оставался врагом по своей антропологической природе. Старый консерватизм придерживался принципа «почвы», черносотенный — принципа «крови». Некоторые исключения — в число видных деятелей «черной сотни» входили этнические евреи В. А. Грингмут, Г. В. Буши де Кацман, Б. А. Пеликан, И. С. Продан и др. — погоды все равно не делали. Национальный состав правых организаций был весьма однороден.
О том, что все дело было именно в крови, свидетельствует следующее важное обстоятельство: теоретики «черной сотни» требовали поражения в гражданских, политических и имущественных правах не только для евреев perse, но и для потомков «смешанных браков евреев с христианами и лицами других вероисповеданий до третьего поколения включительно, а также и в отношении лиц, женатых на еврейках... (в обоих случаях курсив наш. — Т. С, В. С.)»188. Впечатляющая параллель с печально знаменитыми нюрнбергскими законами нацистов о «защите чистоты расы» (1935)! Хотя, еще раз повторим, в этом случае, как и в других, нет никаких оснований усматривать именно в «черной сотне» вдохновлявший нацистов образец.
В интеллектуальной перспективе «черной сотни» евреи по своей антропологической природе были враждебны России, христианству, всем нееврейским национальностям и стремились к мировому господству. Естественно, никакое мирное сожительство с таким субстанциально враждебным народом попросту не было возможно. Как же черносотенцы предлагали решить «роковой вопрос» России и всего христианского человечества?
Справедливости ради надо признать, что нацистская идея Endlo-sung'a — «окончательного решения» еврейского вопроса — в черносотенных документах никогда не фигурировала. В контексте той исторической эпохи подобные идеи, и тем более их реализация, были попросту невозможны. Миру потребовалось пройти через бойню Первой мировой войны, чтобы радикально девальвировать стоимость человеческой жизни и
