В то же время антисемитизм, включая такие его сублимированные, культурно рафинированные формы, как антивестернизм и антилиберализм, служил важным пунктом консолидации националистов, советских консерваторов, идейных и безыдейных антисемитов, создавая впечатление разветвленной «русской партии». В действительно то была разношерстная коалиция, где единство «против» не подразумевало единства «за» и где противоречия между частями коалиции были не менее острыми и принципиальными, чем ее конфликт с противоположным лагерем. Как точно в данном случае подметил Николай Митрохин, этническая ксенофобия партийных аппаратчиков «не имела какой-то позитивной программы (оттолкнув евреев или немцев, сделать что-то полезное для русских или украинцев), скорее речь идет о существовании опознавательной системы по принципу 'свой — чужой'»293.
Собственно националистический лагерь включал, образно говоря, «каждой твари по паре»: от экзотических монархистов-антикоммунистов до конвенциональных национал-большевиков. В самом общем виде подцензурный национализм можно разделить на либеральный, консервативный и радикальный. Хотя подобная типология, в общем, банальна, в нашем случае Ицхак Брудный подвел под нее разработанную систему критериев: отношение к политической либерализации и экономическим реформам, к западным социополитическим и культурным ценностям, к антисемитизму и ксенофобии, к советскому настоящему, сталинизму и царскому прошлому и т.д.294
Исходя из этих критериев, к либеральным националистам можно отнести либеральное крыло деревенщиков и журнал «Новый мир». Они не разделяли исключительной захваченности прозападных либералов правами человека и не верили, что тотальная пересадка западных ценностей и институтов станет панацеей для России; в то же самое время они признавали необходимость радикальных политических и экономических реформ, избавления советской политики от сталинского наследства. В отличие от консервативных и радикальных националистов, либералы не идеализировали традиционную русскую деревню как воплощение моральных ценностей; они были свободны от агрессивного антиинтеллектуализма и ксенофобии, включая ее антизападное и антисемитское измерения.
Мейнстрим составлял консервативный национализм, представленный журналами «Москва», «Наш современник», «Волга» и Север». В его фокусе находились традиционная русская деревня, с одной стороны, критика морально коррумпированного городского общества и вестернизированной интеллигенции как главного проводника этой коррупции, — с другой.
Для радикального национализма «Молодой гвардии» были характерны воинствующее неприятие западных ценностей; требование сильного авторитарного государства и сакрализация государства вообще; преклонение перед Сталиным295.
Несмотря на условность подобной классификации, она в основном охватывает спектр идеологических альтернатив подцензурного национализма (для диссидентского национализма потребовалась бы иная, более дробная и изощренная классификация) и указывает, что его радикальное течение служило мостиком между консервативным национализмом и различными вариациями советского консерватизма. Но вот о либеральном национализме сказать подобное уже невозможно: хотя либеральные националисты взаимодействовали с либералами, для массы консервативных националистов подобное сотрудничество было абсолютно исключено. Ограничив себя в поиске союзников, русский национализм тем самым отказался и от возможности расширения своего влияния. Ведь основные симпатии городского населения склонялись в сторону прозападной, либерально-потребительской, а вовсе не русофильской, авторитарно- коллективистской модели.
Так или иначе, результатом политики включения — умеренного и ограниченного покровительства власти русскому националистическому дискурсу — вовсе не стало образование могущественной «русской партии», находившейся в союзе с влиятельной группой политической элиты. Ничего подобного не было и в помине.
Тем не менее националисты получили от этой политики ощутимые дивиденды. «Деревенщики», бывшие при Хрущеве лишь одной из групп интеллектуальной элиты, при Брежневе превратились в наиболее влиятельное литературное направление. По подсчетам Брудного, одиннадцать писателей-«деревенщиков» были награждены самыми престижными литературными премиями; награды меньшего калибра получили еще пятнадцать националистических и консервативных писателей, поэтов и литературных критиков. Их книги издавались миллионными тиражами: произведения 43 авторов вышли тиражом не меньше 450 тыс. экземпляров, причем книги 23 из них — тиражом не меньше миллиона. По ним снимались популярные фильмы и ставились спектакли.
Русофилы контролировали три важных общенациональных литературно-общественных журнала («Наш современник», «Молодую гвардию» и «Москву») и ряд провинциальных («Волгу», «Кубань» и «Сибирские огни»). Динамика их тиражей (напомним, в советскую эпоху определявшихся властью) стремительно росла: между 1971-м и 1982 г. тираж «Нашего современника» вырос на 236%, «Молодой гвардии» — на 176%, «Москвы» — на 108%, в то время как «Нового мира» — на 97%, «Юности» — на 75%, «Октября» — на 36%2%.
Попутно отметим, что ожесточенная конкуренция за тиражи, премии, награды, административные позиции в культурной сфере и прочие вещи подобного рода составляла чрезвычайно важный аспект советской культурной жизни. Борьба интеллигентских партий за ресурсы — материальные и символические, за культурный капитал — была настолько переплетена с культурно-идеологической полемикой, что порою невозможно отделить одно от другого. В голову вдумчивого наблюдателя советских литературных нравов неизбежно закрадывалось циничное предположение, что борьба «за народную нравственность» или «против реставрации сталинизма» нередко прикрывала не столь возвышенное стремление приобщиться к цековской «кормушке». Вполне можно согласиться со следующей констатацией: «Лоббирование финансовых и иных корпоративных интересов группировки русских националистов занимало значительную (если не большую) часть времени, которое активисты группировки готовы были потратить на 'русскую деятельность'». И еще: хотя националисты формулировали любую свою задачу в нравственных категориях, ими двигали «в первую очередь довольно грубые расчеты и меркантильные интересы»297. Впрочем, либералы мыслили и поступали точно таким же образом.
Одинаково несвободны русофильские и либеральные «мастера культуры» были и в манифестации своих художественных взглядов. Хотя в конце 1960-х гг. цензура в отношении «деревенщиков» порою казалась менее жесткой, чем в отношении либералов, впоследствии власть отошла от двойных стандартов и стала одинаково строго относиться к своим сомнительным подопечным. По крайней мере, на рубеже 70—80-х годов XX в. «деревенщики» постоянно жаловались на удушающую цензуру.
Во второй половине 60-х—70-е годы прошлого века «толстые» журналы и в целом литература и искусство стали влиятельным каналом пропаганды националистических взглядов и воздействия на советское общественное мнение. Эта пропаганда дала мощный импульс русскому национальному самосознанию, пробивавшемуся из-под глыб устроенного большевиками русского погрома. Трудно переоценить роль и значение истеблишментарного национализма в возрождении русского самосознания. Он восстановил прерванную связь времен и заставил русских вспомнить собственную русскость. Пробуждение интереса к православию и отечественной истории, массовая активность по защите и восстановлению историко- культурного наследия — первостепенная и неоспоримая заслуга русских националистов.
Особого внимания заслуживает последний пункт. Учреждение в 1966 г. знаменитого ВООПИК — Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры — во многом стало результатом давления националистической интеллигенции. В советских условиях эта организация теоретически могла стать
