У меня такое впечатление, что Вы не читаете даже шифровок из-за границы, которые ломятся от протестов, возмущения, гнева, разочарования и угроз разорвать все намеченные связи с нами — со стороны правительств, партий, общественности. Картина (в том числе и у оград наших посольств) — какую мы уже вроде бы и позабыли со времен Сахарова в Горьком.
На этом фоне утверждение членов кабинета в Верховном Совете выглядит какой-то странной фантасмагорией: назначается правительство для непонятно какого государства. О Союзном договоре в Вашем варианте можно теперь позабыть.
Я достаточно хорошо Вас знаю, Михаил Сергеевич, чтобы предвидеть, как Вы отреагируете на эту записку: мол, вот и еще один «отвалил», не выдержал. Пусть так. Но заподозрить меня на 70-м году жизни в каких-то амбициях, в тщеславных, честолюбивых соображениях Вам будет очень трудно. Вы ведь меня тоже немножко узнали, хотя и не очень-то интересовались мной. Я под себя не греб и ничего лично для себя не искал. Смысл этого моего послания состоит вот в чем: я верой и правдой служил «тому» Горбачеву — великому новатору и автору перестройки. А сейчас я его не узнаю и не понимаю.
Я тяжело пережил Прагу. Осуждал в душе, среди своих друзей и перед дочерью — тогда еще школьницей. Сказал ей: «Запомни: великая страна покрыла себя позором, и не будет нам прощения». Я не скрывал в кругу сотрудников Международного отдела ЦК своего крайнего возмущения вторжением в Афганистан. Хотя моральную ответственность за политику, которая вела к тем интервенциям, я нес лишь в той мере, в какой можно ее возложить на, в общем-то, рядового аппаратчика. Но к политике последних пяти лет я имел прямое отношение. Это была политика, которая исключала повторение чего-либо подобного 1968 и 1979 годов. Оказывается, нет. И иметь прикосновение к политике, которая несет в себе возможность измены самой своей сути, я не могу.
Михаил Сергеевич! С тех пор как я оказался «при Вас», мне никогда не приходило в голову, что мне опять, как при Брежневе и Черненко, придется испытать мучительный стыд за политику советского руководства. Увы! Это произошло…
С уважением А. Черняев'.
Тамара сначала отказывалась стенографировать, а потом, отпечатав, спрятала в свой сейф. Говорит мне: «Вы наносите ему удар и с этой стороны. А он к вам так относится!» У женщин своя хитрость: может, она меня, а не его жалеет? Пришел Брутенц. Она ему рассказала и спросила, что он думает. Он, конечно, посоветовал «не торопиться». Каждый думает и о себе…
Прослушал я умное выступление Бессмертных при утверждении его на Верховном Совете и заколебался в своей решимости «сделать Горбачеву ручкой». Политика действительно грязная вещь, и все равно ведь за всю свою жизнь не отмыться. Хотя как сказать. Главный поступок может многое искупить, но вряд ли что исправит. Ведь жест — это поступок. Шеварднадзе своим поступком никак не повлиял на Горбачева, наоборот, чихать он хотел на такие жесты. Но как только соприкоснешься с новой информацией о событиях, душа сжимается: раздавило девушку танком, в упор из танка по старику и т. п.
Сегодня последний день сессии Верховного Совета. У Горбачева была последняя возможность «управиться» с Литвой, а значит, и со своим имиджем как лидера перестройки. Он даже поручил утром Примакову набросать текст. Женя с Игнатенко набросали, разумеется, в осуждение происшедшего. Но М. С. не воспользовался. И после отчета Дементея, который возглавлял делегацию Верховного Совета (Олейник и Тер-Петросян) в Литву (отчет их пустой, формальный), и после «развернувшейся дискуссии» предложил … приостановить действие закона о печати и ввести в каждый орган цензора из состава Верховного Совета. Поднялся шум. М. С. не стал настаивать. Но замысел свой обозначил. Получилось, что он на стороне тех, кто убивал в Вильнюсе, — есть что скрывать, не показывать.
Невзоров сделал в Вильнюсе телевизионную передачу. О штурме омоновцев. Черносотенная совершенно передача. Верховный Совет постановил ее показать, а другие «зарисовки» из Вильнюса не показывать, в том числе иностранные.
Примаков сегодня подал заявление об отставке. М. С. ему ответил: «Я, а не ты буду решать с тобой».
«Московские новости» во главе с Егором Яковлевым в полном составе вышли из КПСС. ИМЭМО во главе с директором Мартыновым принял резолюцию, осуждающую события.
Ответа от Горбачева на наше предложение встретиться с помощниками не последовало. Дочь Анна явно за то, чтобы я «ушел». Сегодня впервые увидел ее после возвращения из Копенгагена. Вкратце изложил ей свое видение Горбачева, в котором действует уже одна логика — удержаться у власти любой ценой. Его новое выступление против Ландсбергиса и по поводу пресс-конференции Ельцина, как и предыдущее в Верховном Совете,
— сумбурное, не по делу, мелочное и «личностное». Совсем не на уровне момента.
Началась война в Персидском заливе (сухопутный вариант). Я в этом не сомневался. Меня разбудили в 4 утра. Поехал в Кремль. Зашел к Примакову — там Дзасохов и Фалин. Начали сочинять заявление Горбачева.
Часов в 7 в Ореховой комнате М. С. собрал — у меня «челюсть отвисла», когда я вошел, — членов Политбюро, секретарей ЦК… Все возвращается на круги своя, подумал я, это симптом. Был, конечно, и Язов, который, разложив карту на столе, показывал, что и как, по его мнению, будет (кстати, угадал точно).
Знали бы американцы… Ночь. Чрезвычайная ситуация… Собрались дилетанты в вопросе, который предстояло обсуждать. В апартаментах президента — ни факса, ни прямой связи со службой информации. Стенографистку ждали еще полчаса. Перепечатывали две страницы заявления с поправками. Это заняло больше часа. Горбачев спросил у Язова: 'Ты когда «увидел»? ('В смысле — узнал по данным военно- технической разведки о начале американской атаки.) — «Не увидел — услышал. Час спустя после начала». Засекли разговор Б-52 с «Милуоки» (авианосцем).
Вот в какой компании М. С. решал вопрос в связи с событием, последствия которого, с точки зрения перегруппировки всех мировых сил, состояния противоречий и факторов, могут превзойти результаты мировой войны.
Не знаю, соврал Игнатенко или правда — он сидел рядом с одним из секретарей ЦК, — когда по ходу разговора было упомянуто о кораблях, тот наклонился и спросил у него: «А при чем тут суда? Разве там море близко?»
Кстати, собрал всех Болдин, машины послал по дачам. Но меня не вызвал и не предупредил. Это Примаков мне позвонил и сказал, что собираемся. Любопытно: все же я международный помощник президента, и всем известно, что завязан на эту проблему.
После того как Горбачев часам к 9 утра всех отпустил, он вдруг поманил меня в кабинет. Разговаривал о Литве. Я понял: дошло до него о моих разговорах и намерениях. А тут «Московские новости» рванули: «Кровавое воскресенье» и текст обвинения Горбачеву, подписанный примерно 30 деятелями — от Абуладзе до Карякина, от Бовина до Гельмана, почти всеми бывшими любимчиками Горбачева. На него произвело впечатление. Накануне, представляя в МИДе Бессмертных, он сослался на эту статью, сказав: «Вот уже преступником и убийцей назвали меня».
Мне это показалось подонством: эта публикация плюс начало войны в Персидском заливе охладили желание вручить ему текст об отставке, который Тамара заперла в своем сейфе и бдительно от меня охраняет. Горбачев заговорил вроде сожалея, что все так случилось. Мол, такое противостояние, такой раскол, такая вражда в обществе, стенка на стенку пошли. Я ему говорю: «Ну и пусть дрались бы между собой даже до смерти. Но зачем танки-то? Ведь это гибель для вашего дела. Неужели Литва стоит таких свеч?!» — «Ты не понимаешь, — произнес Горбачев. — Армия. Не мог я вот так прямо отмежеваться и осудить, после того как они там в Литве столько поиздевались над военными, над их семьями в гарнизонах».
Вот именно, подумал я. Это только подтверждает анализ ситуации: М. С. попал в объятия «петрушенков-алкснисов» против своей воли и оказался без базы. И вынужден следовать логике защиты власти во что бы то ни стало. Опасности не чувствует. Назавтра грядет забастовка, а в воскресенье — демонстрация в Москве под лозунгом «Горбачева в отставку». Но зачем все-таки он меня позвал: поработать со мной на фоне того, что Петраков с Шаталиным не только ушли, но и подписали ту самую статью в «Московских новостях», где он назван убийцей? Не хватает ему, чтобы и Черняев ушел, «самый
