вернуться в Испанию. Во время этого похода неблагоприятные ветры, коварные мели и скалы, недостаток пресной воды и продовольствия докончили то, что было начато английскими ядрами. Все же в Испанию возвратились 44 корабля. Поражение армады было большой моральной победой для Англии, но не подорвало - как некогда считали историки - испанской военной мощи7. В 1593 году при открытии сессии парламента лорд-хранитель печати Джон Пакеринг заявил, что Филипп II стал вдвое сильнее на море, чем был в 1588 году8.
Пока сохранялась угроза восстановления испанской власти над голландскими провинциями, пока маячила перспектива утверждения испанского ставленника на французском престоле, а войска Филиппа II контролировали порты на северном побережье Франции - сохранялась реальная угроза повторения попытки захвата Англии. Пытаясь парировать эту угрозу, правительство Елизаветы оказывало помощь войсками и денежными субсидиями голландцам, а также вождю французских гугенотов Генриху Наваррскому9. Мадрид в это же время готовил новые армады. Первая из них, отплывшая в октябре 1596 года, была сильно потрепана штормом в Бискайском заливе. Очередная попытка была предпринята в следующем, 1597 году - и снова буря рассеяла корабли неподалеку от английских берегов. Посылка этих эскадр носила явную печать авантюризма. Расчет теперь уже был не на победу над английским флотом, а на отсутствие его главных сил, находившихся в дальнем плавании, поджидая у Азорских островов груженные золотом и серебром испанские транспортные корабли из Нового Света. К этому времени англичане уже явно преобладали на море. Еще в июне 1596 года английские и голландские корабли ворвались в Кадис, захватили стоявшие на рейде военные и торговые суда и другую огромную добычу, сожгли городские укрепления, многие кварталы города и отплыли, не встретив серьезного сопротивления. Англия, в которой развивались новые, буржуазные отношения, оказалась способной снарядить флот лучший, чем тот, который сумела выставить Испания, черпавшая ресурсы из своей необъятной империи, но тем не менее не избежавшая в 1597 году фактического банкротства.
Баррикады Генриха Гиза и обедня Генриха Наваррского
Гугенотскую партию во Франции было бы крайне неточно отождествлять с прогрессивными общественными силами. Наряду с элементами, являвшимися носителями новых социальных отношений, к гугенотам примкнула значительная часть феодального дворянства (особенно на юге и юго-востоке Франции), которая преследовала сепаратистские цели, угрожавшие единству страны. В этих условиях, пожалуй, именно партия «политиков» отражала государственные интересы, а следовательно - и организатор Варфоломеевской ночи Екатерина Медичи, когда она, пусть из чисто династических целей, принимала программу «политиков».
В течение двух с лишним десятилетий, отделяющих Варфоломеевскую ночь от окончания гражданских войн, партия «политиков» не прекращала своих попыток достигнуть компромисса внутри страны и вывести таким путем Францию из векового конфликта. В 1575 году им удалось на юге Франции, в Лангедоке, создать администрацию, обязавшуюся соблюдать веротерпимость, г в 1576 году добиться от Генриха III издания так называемого эдикта в Болье, который разрешал гугенотам исповедовать свою религию повсюду, за исключением Парижа. Правда, этот эдикт не соблюдался, а в 1585 году король издал новый, отвергающий принцип веротерпимости. Маршал Таванн саркастически охарактеризовал «политиков» как людей, предпочитающих, чтобы в стране царил мир без бога, а не война за него.
Объединяющим началом Католической лиги (в Париже она представляла собой временный непрочный союз буржуазии, мелкой буржуазии и плебса1) была только борьба против ереси. Лигеры, представлявшие лагерь реакции, следуя за своими наставниками-иезуитами, пытались использовать в собственных интересах передовые идеи эпохи - тираноборчество, право избрания короля. (Некоторые из идеологов лиги даже дошли до защиты идей демократии2.) Но все это пускалось в ход только в том случае, когда речь шла о короле-еретике. Подобные идеи были и данью настроениям значительной части буржуазии и плебса, примкнувшей к лиге и нередко использовавшей фразеологию контрреформации для выражения своих социальных требований3. Королевская партия, в свою очередь, могла утверждать, что «сатанинскими» идеями убийства монархов лигеры продают свою родину Францию испанцам4. И действительно, руководители Католической лиги все более превращались в орудие испанской политики. Вечно нуждавшийся в деньгах герцог Гиз был готов к услугам в обмен на испанское золото5. С конца 1581 года в секретной переписке Филиппа II Генрих Гиз фигурировал как Геркулес, а с апреля 1584 года - как Луцио. Гиз стал систематически получать испанские субсидии примерно с сентября 1582 года6.
Постоянные тайные контакты - и личные, и путем переписки - поддерживала с послом испанского короля доном Мендосой и сестра Гиза - деятельная герцогиня Монпансье, прозванная Фурией лиги. Одним из важных направлений активности испанской дипломатии стали попытки расколоть влиятельную партию «политиков» и переманить на свою сторону ее наиболее видных лидеров. Особые усилия начиная с 1582 года Филипп II предпринимал, чтобы добиться перехода в лагерь лиги полунезависимого губернатора провинции Лангедок герцога Генриха Монморанси. Ему предоставили крупную денежную субсидию, соблазняли возможностью создать прочный союз Гизов и Монморанси путем брака между их детьми. В конечном счете эти усилия оказались напрасными, и Монморанси постепенно перешел в лагерь противников лиги.
Испанская дипломатия старалась обеспечить своей политике поддержку иезуитского ордена. Правда, в сохранившихся документах вряд ли можно найти прямые свидетельства связей дона Мендосы с «Обществом Иисуса», и не только потому, что подобные сведения было не принято доверять бумаге. Дело заключалось в том, что иезуиты, подвизавшиеся в качестве вдохновителей и проповедников лиги, орудовали как бы на собственный страх и риск, не получая прямых указаний от генерала ордена Клаудио Аквавива и его помощников, которые делали вид, что им вообще ничего не известно о весьма бурной активности некоторых их подчиненных во Франции. Руководители ордена, возводящие двуличие в принцип своего поведения, не желали ставить все на одну карту.
Среди иезуитов, выступавших в роли агентов Гизов, особое усердие проявлял лотарингец Клод Матью, прозванный Курьером лиги. Его преемник Одон Пижен действовал в теснейшем контакте с доном Мендосой. Иезуитский проповедник Жак Комоле, Оратор лиги, призывал к передаче французского престола испанским Габсбургам. В том же духе действовали и другие «братья».
31 декабря 1584 г. был заключен тайный Жуанвильский договор Филиппа II с Гизами и Католической лигой, согласно которому стороны согласились добиваться признания наследником престола - вместо еретика Генриха На-варрского - престарелого кардинала Бурбона и полного уничтожения протестантской ереси во Франции. Испанский король обещал лиге ежемесячную субсидию 50 тысяч дукатов (около 150 тысяч флоринов)7 и военную помощь, взамен чего лига обязывалась содействовать переходу под власть Испании Французской Наварры, ряда других местностей и городов. Союзом с лигой Филипп II пытался достигнуть того, чего не удалось добиться Карлу V, - превращения Франции в вассала и инструмент гегемонистской политики испанского двора. Гизы, имевшие династические связи с шотландским королевским домом, вместе с тем предоставили теперь Филиппу II свободу рук в борьбе против Елизаветы. С 1585 по 1588 год Гизы получили от испанского короля свыше миллиона дукатов.
Генрих III, устрашенный быстрым ростом влияния лиги, пытался ввести в восточные районы Франции отряды швейцарских и германских наемников, но Гизы сумели не допустить этого. Король уединился в Лувре, окружив себя новой охраной - 45 дворянами, преимущественно гасконцами, о чем читателю, вероятно, известно прежде всего из популярного романа А. Дюма «Сорок пять». Екатерина Медичи весной и в начале лета 1585 года постаралась достигнуть соглашения с вождями, лиги (о ходе этих переговоров дона Мендосу регулярно информировал его тайный агент - личный лекарь короля Франсуа Мирон)8. 7 июля в Немуре был заключен договор между Екатериной и главами Католической лиги. Он был уже на другой день ратифицирован Генрихом III. Не-мурский договор являлся полной капитуляцией короны перед
