якобы узнали о заговоре только незадолго до его раскрытия, хотя Кетсби и его друзья были частыми гостями отца Гарнета на его главной конспиративной квартире в предместье английской столицы. В последние годы в западной историографии обострилась полемика - начатая историками-иезуитами еще в конце прошлого века и усердно продолжаемая ими в наши дни - по поводу истинной подоплеки «порохового заговора». Был ли этот заговор, день раскрытия которого - 5 ноября (День Гая Фокса) - столетиями считался национальным праздником, действительно заговором английских католиков, опиравшихся на силы международной контрреформации? Или последняя, к этому времени давно оставив свои надежды на «обращение» Англии, была здесь ни при чем и заговор был коварной провокацией, задуманной и осуществленной первым королевским министром и руководителем секретной службы сыном лорда Берли Робертом Сесилом, прямыми агентами которого были Гай Фокс и его сообщники? Заговор с целью побудить Якова I оставить в силе репрессивные законы против католиков и, главное, доказать незаменимость Сесила на посту фактического главы правительства?
«…Инстинктивно Гай Фокс отпрянул назад - и не только из-за порыва пронзительного ветра, который временами начинал бушевать в эту хмурую пятницу, последний день января 1606 года. Замешательство Гая не было вызвано колеблющейся под ним лестницей и той боязнью высоты, которая возникает у большинства людей скорее при взгляде с высоты на землю, чем вверх на небо. Он стремился оттянуть мгновение, когда надежда, еще сжигавшая его, подобно пламени или лихорадке, могла уступить место страшной истине, обратиться в холодный страх смерти и ледяное объятие отчаяния. У лестницы на эшафоте палач в маске принуждал его подниматься наверх, закрывая единственный зримый путь к возвращению в жизнь. В агонии неизвестности капитан Гай - а ведь он действительно почти был капитаном, руководителем других, как понял это сейчас с мучительной ясностью, - ждал голоса из толпы, смутно видневшейся вдали внизу. Голоса, который должен его спасти. Уши напряженно ловили звуки, которые должны были быть произнесены скрытым в толпе посланцем двора и короля. Ведь теперь наступил момент, когда должен прозвучать его приказ остановить казнь. Разве не настало мгновение спасти жизни тех, кому суждено в эту минуту умереть в петле, подвергнуться четвертованию..?»9.
Этой трагической сценой, в которой заложена вся его концепция событий 1605 года, начинает уже знакомый нам историк, член ордена иезуитов Ф. Эдварде повествование в своей книге о «пороховом заговоре». Эта книга представляет собой сложный сплав исторической монографии и исторического романа. И, конечно, Ф. Эдварде вполне сознательно старается сделать возможно более размытыми границы, где кончается, пусть тенденциозно выполненная, работа историка и начинается полет воображения романиста, затруднить различение того, что в рисуемых им картинах основано на достоверных фактах, а что - на произвольных домыслах. Читателю предоставляется право самому провести такое размежевание между наукой и беллетристикой в явном расчете, что лишь немногие смогут или пожелают взяться за такое дополнительное исследование, а большинство попросту примет фантазию за живо изложенные результаты научного анализа или по крайней мере вполне обоснованную гипотезу.
Историки-иезуиты приложили немало стараний, чтобы убедить читателя в правильности своей версии «порохового заговора» как заговора правительства против католиков. Однако эти историки не смогли доказать верности своей точки зрения, откровенно ориентированной на апологию иезуитского ордена. Несомненно только, что Англии в начале XVII века приходилось уже значительно меньше, чем прежде, опасаться угрозы со стороны сил контрреформации и что хитрая лиса Сесил, отлично учитывавший это, тем более стремился превратить ослабевшую угрозу в орудие, которое можно было бы использовать во внутриполитических целях (и для укрепления своего личного влияния на короля). Перспектива интервенции католических держав из вполне реальной угрозы на протяжении жизни одного поколения превратилась в Англии в жупел, которым оперировали ловкие политические интриганы.
В начале XVII века католический блок в определенной степени укреплялся за счет дезертирства из лагеря его противников той части дворянства, особенно аристократии, которая ранее поддерживала Реформацию, - подобная тенденция явно проявилась во Франции, в габсбургских землях, в Польше. Здесь не место для анализа причин этого явления, различных в разных странах. Играло свою роль исчерпание тех преимуществ, которые предоставляла Реформация для определенной части дворянства: захват церковных и монастырских земель, возможность использования религиозного знамени для ослабления своей зависимости от власти короны и пр. Особое значение имело стремление к классовому сплочению перед лицом резко возросшего народного сопротивления, выразившегося в сотнях крестьянских и городских восстаний, а наряду с этим - перспектива занятия выгодных должностей при дворе и на королевской службе и т. д. Такая «передвижка» в рядах дворянства, временно укрепляя католический лагерь, вместе с тем усиливала его реакционный характер, делала еще более несовместимыми его цели с неодолимыми тенденциями развития общества.
Вместе с тем влияние передовых буржуазных стран в переходную эпоху от феодализма к капитализму способствовало общественному прогрессу лишь некоторыми, а не всеми своими аспектами и к тому же отнюдь не во всех регионах. Общий «позитивный баланс» этого воздействия проявлялся лишь в конечном счете, в региональном или даже континентальном масштабе. При этом основная часть этих аспектов воздействия осуществлялась только в сфере международных экономических и культурных связей, не будучи осознанной современниками. За общим положительным балансом нельзя не видеть и тех сторон влияния, которые стимулировали реакционные тенденции в развитии. (Достаточно напомнить классический пример стимулирования «второго закрепощения» крестьянства в странах восточнее Эльбы в результате расширения торговых связей этих стран с раннебуржуазными государствами и буржуазным сектором экономики других стран Западном Европы.)
Нельзя не учитывать и того, что лагерь Реформации, в свою очередь, раздирался противоречиями между различными протестантскими вероисповеданиями, особенно между лютеранством и кальвинизмом, являющимися господствующими церквами в различных государствах Северной Европы. Они не переставали обличать друг друга в ереси, даже когда создавалась прямая угроза победы Габсбургов. Чем дальше, тем больше выявлялась неоднородность передового лагеря. Он состоял наряду с раннебуржуазной страной - Нидерландами - из абсолютистских монархий национальных государств (в том числе преимущественно католической Франции) и протестантских немецких княжеств.
Здесь будет уместно упомянуть об одном немаловажном обстоятельстве. Существует обширная литература, освещающая проблему возникновения абсолютизма. Глан-ные моменты, связанные с процессом генезиса абсолютизма, всесторонне рассмотрены в трудах ряда советских историков. Однако еще не получила освещения одна немаловажная сторона этого процесса. Во-первых, утверждение абсолютизма происходило в большинстве стран в условиях векового конфликта. И, во-вторых, удельный вес исторически прогрессивных и реакционных сторон в характере абсолютистских монархий той или иной страны в большой мере зависел от места данной страны в вековом конфликте, нахождения ее в консервативном или передовом лагере, особенно на последнем этапе этого конфликта, иными словами, в первой половине XVII века. В это время постепенно менялась роль, которую объективно играли абсолютистские монархии в рамках «своих стран». Чем большее развитие получали в них буржуазные отношения, тем больше сходила на нет исторически прогрессивная роль абсолютизма, тем больше он превращался в препятствие для дальнейшего общественного прогресса.
Это особенно отчетливо проявилось в Англии, быстро шедшей навстречу буржуазной революции. Но аналогичная тенденция, хотя и в меньшей мере, давала знать о себе и во Франции. Абсолютизм, постепенно превращавшийся во врага прогрессивных сил общества внутри своей страны, не мог занимать прежнюю позицию решительной борьбы против лагеря международной реакции. И хотя этот лагерь по- прежнему строил планы, угрожавшие независимости национальных государств и тем самым власти правивших в них абсолютистских правительств, они не раз пытались нащупать почву для соглашения с ним. Генрих IV в апреле 1603 года писал в связи со смертью Елизаветы ее преемнику Якову I, что это великая потеря для него, для всех добрых французов, «так как она была непримиримым врагом наших непримиримых врагов»10. Яков I повернул руль внешней политики в сторону сближения с Испанией. Не случайно изменение ориентации внешнеполитического курса вызвало растущую оппозицию со стороны именно тех кругов английского общества, которые впоследствии в ходе революции возглавят борьбу против абсолютизма Стюартов. Даже когда во время очередного зигзага внешнеполитической линии правительства (в 1625- 1626 гг.) сын Якова Карл I выступил на стороне противников реакционного лагеря, конфликт с буржуазной оппозицией внутри страны лишил его ресурсов и для ведения войны, и для
